Картинки в голове: И другие рассказы о моей жизни с аутизмом

В то время я еще оказывала сопротивление социуму во многом из-за отсутствия конкретного зрительного образа, соответствующего абстрактному понятию «отношения». Я не понимала, что значит «ладить». Образ пришел мне в голову, когда я мыла эркер в университетской столовой (студентов тогда часто привлекали для выполнения каких-то общественных работ). Принимаясь за мытье, я даже не подозревала, какое символическое значение вдруг приобретет мой труд. Эркер представлял собой три высокие раздвижные стеклянные панели, закрытые снаружи дополнительными внешними окнами. Чтобы вымыть поверхности между рамами, я толкнула раздвижную панель, забралась внутрь, но панель вернулась на свое место и захлопнулась, а я осталась внутри, за стеклом. Чтобы отжать панель изнутри, не разбив, мне пришлось действовать очень осторожно. И тут до меня дошло, что отношения устроены по тому же принципу. Надо быть очень осторожной, чтобы не разбить их, чтобы сохранить. Ассоциативный ряд продолжал развиваться: осторожно открыть – значит установить отношения. Оказавшись за стеклом, я ни с кем не могла общаться. Человек с аутизмом все время живет за стеклом. Оконные стекла стали для меня символом моей отгороженности от других людей и помогли справиться с изоляцией. В течение всей моей жизни символические двери и окна помогают мне развиваться и общаться на, казалось бы, недоступном для аутичного человека уровне.

При более серьезных нарушениях символику зрительных образов бывает сложно расшифровать, и она зачастую никак не связана с тем, что призвана выразить. Дж. Парк и П. Юдериан приводят в своем исследовании схематические изображения, которые Джесси Парк, аутичная девушка, рисовала в двенадцать лет. Девочке надо было выразить абстрактные понятия «хорошо» и «плохо». Повторяемость символа учитывалась. Хорошие вещи, как, например, рок-музыка, в рисунках Джесси выглядели как четыре двери на фоне полного отсутствия туч. Классическую музыку Джесси оценила как «неплохо» – две двери, две тучи. Произнесенное слово получило оценку «очень плохо» – ни одной двери и четыре тучи. С помощью схематичных изображений двери или тучи девочка могла наглядно продемонстрировать свое владение абстрактными категориями «плохо/хорошо». Числа для нее тоже делились на «плохие» и «хорошие», но полностью разобраться, по какому принципу происходит деление, ученые не смогли.

Услышав про символы, которыми пользуются аутичные люди, можно просто пожать плечами, но во многих случаях это единственный доступный им способ понимания мира и поддержания контакта с внешней реальностью. Например, «жареные гренки», если ребенок ест их с аппетитом, могут означать «радость». Ребенок радуется, когда представляет себе горячие гренки с сиропом. Слово или зрительный образ часто возникают по ассоциации с личным опытом. Клара Парк[7], мама Джесси, отмечала восторг своей дочери по поводу таких предметов, как терморегулятор для электрического одеяла или электрообогреватель. Причина, по которой они обрели для Джесси такую важность, осталась для матери загадкой, она просто видела, что стоит девочке вспомнить про свои любимые вещи, как она моментально приходит в отличное расположение духа, речь улучшается, интонация престает быть монотонной. Несмотря на то что Джесси могла говорить, она была не в состоянии объяснить родителям, чем ей так дороги терморегулятор и обогреватель. Возможно, она внутренне связывала их с теплом и чувством защищенности. Слову «сверчок» Джесси радовалась, а «песня вполуха» означала у нее «не знаю». Природа этой ассоциативной связи тоже неясна, просто в какой-то момент «вполуха», то есть плохо расслышанная песня, стало ассоциироваться с незнанием. Мышление человека с аутизмом строится на основе подобных ассоциаций.

Тед Харт, с низкофункциональной формой аутизма, был не способен делать выводы из ситуации и проявлять поведенческую гибкость. Его отец описывает в своей книге, как однажды после поломки сушилки Тед разложил по ящикам постиранное мокрое белье. Рассуждать здраво он не мог, поэтому после стирки просто перешел к следующему этапу механически затверженной последовательности действий. Рискну предположить, что подобное следование ритуалам и неспособность делать выводы отчасти может быть следствием неумения или полной неспособности вносить изменения в свои зрительные воспоминания. Пусть мои воспоминания об объектах представляют собой строго конкретные частные случаи, я мысленно могу что-то в этих образах поменять. Например, могу представить, что стены церкви выкрашены совершенно в другие цвета, или взять колокольню одного храма и приставить ее к другому; но когда при мне произносят слово «церковь», первым в голове выскакивает не то изображение, которое я только что скомпоновала, а образ из детства. Способность вносить в мысленные образы изменения помогла мне научиться обобщать.