Карточный домик

Она не ответила, но обида и горе на ее лице действовали на него сильнее любых гневных слов.

— Что мне теперь делать? -тихо спросил он ее. Она вскинула на него полные возмущения глаза.

— Пэт, в последние двадцать три года я на многое закрывала глаза, и не такая уж я глупенькая домохозяйка, чтобы думать, что этот случай -единственный. Но ты мог бы все-таки проявить элементарную порядочность и держать это подальше, а не размазывать мне по лицу! Ты просто обязан был не допускать этого.

Повесив голову, он молча слушал. Она немного подождала, давая ему время прочувствовать ее слова.

— У меня есть своя гордость, — продолжала она, — и я не потерплю, чтобы этой уличной девке удалось разрушить мой домашний очаг и выставить меня перед всеми дурочкой. Вот этого я ей не позволю. Ты должен разузнать, чего именно добивается эта потаскушка, и тогда, соответственно, или откупись от нее, или, если это окажется необходимо, обратись за помощью в полицию, но отделайся от нее. А кроме всего, отделайся еще и от этого! — Она с отвращением швырнула ему пленку. — Ей не место в моем доме. Да и тебе не будет в нем места, если хотя бы еще раз мне придется услышать эту мерзость!

Когда он поднял голову, в его глазах тоже стояли слезы.

— Я разберусь с этим делом, займусь им сразу же с утра. Ты никогда больше ничего об этом не услышишь, — твердо пообещал он.

Четверг, 25 ноября

Пенни недовольно поморщилась, глядя на серое ноябрьское небо, и, выходя из многоквартирного дома, в котором она жила, осторожно ступила на тротуар. Метеорологи давно уже предупреждали о внезапном и резком похолодании, и вот оно пришло, разыгравшись с удвоенной силой. Осторожно ступая по замерзшим лужам, она пожалела, что на ней туфли на высоких каблуках, а не сапоги. Пенни медленно продвигалась по краю тротуара, когда дверца автомобиля, мимо которого она шла, внезапно открылась и преградила ей путь.

Когда она нагнулась, желая сказать водителю, чтобы он, черт побери, был поосторожнее, то увидела за рулем Вултона. Обрадовавшись, она одарила его лучезарной улыбкой, но ответного знака дружеского расположения не получила. И после того как, повинуясь его команде, она скользнула на заднее сиденье, он не повернул головы, чтобы взглянуть на нее, а смотрел прямо перед собой.

— Что тебе надо? — спросил он голосом, от которого дохнуло холодом морозного утра.

— А что ты предлагаешь? — улыбнулась она, но тут же спохватилась: никогда еще не видела его таким бездушным.

Повернув наконец к ней голову, он невольно отметил, что, несмотря ни на что, его продолжает тянуть к ней, и еще раз мысленно обругал себя за безрассудство.

— Послушай, зачем тебе понадобилось посылать эту пленку мне на дом? Мало того, что это очень жестоко, поскольку ее прослушала и моя жена, но к тому же это было и глупо, так как теперь она все знает и ты не сможешь меня шантажировать. До нее не дотронется ни одна газета или радиостанция, так как их отпугнет потенциальный риск оказаться потом обязанными выплачивать по суду компенсацию за диффамацию. Таким образом, тебе это мало что даст.

Он надеялся, что она не сообразит, какой огромный урон может нанести ему эта пленка, окажись она в руках недоброжелателей. Похоже было, что его блеф удался — в ее глазах погасли искорки, щеки побледнели.

— Ради Бога, Патрик, о чем ты говоришь?

— О той пленке, которую ты мне прислала, глупая ты девна. И не прикидывайся дурочкой!

— Я не посылала тебе никакой пленки. Не имею никакого понятия, о чем ты говоришь.

Ошеломленная неожиданным градом оскорблений и непонятных вопросов, которыми он буквально забросал её, Пенни начала рыдать и хватать ртом воздух. Он схватил с силой ее за руку, и из глаз Пенни полились уже настоящие слезы боли.

— Пленка! Пленка! Ты прислала мне пленку!

— Какая пленка, Патрик? Почему ты делаешь мне больно?

Все более размытым и неразборчивым становился внешний мир за запотевшими стеклами и все яснее становилось Вултону, что он ошибся,

— Посмотри мне в глаза и скажи, посылала ли ты мне пленку, на которой записаны мы с тобой в Борнмуте? -Он четко и раздельно выговаривал каждое слово, чтобы подчеркнуть их полную серьезность.

— Нет и нет. Я не посылала никаких пленок. Я не знаю… — Она вдруг ахнула и перестала плакать, осознав наконец, о чем он спрашивает. — Нас с тобой в Борнмуте записали? Боже мой, Патрик, как это ужасно! Но кто?

От изумления и ужаса у нее дрожала нижняя губа. Он отпустил ее руку, и голова его медленно склонилась к рулевому колесу.

— Вчера по моему домашнему адресу доставили кассету. На пленке записаны мы с тобой в постели, в Борнмуте, когда там была партийная конференция.

— И ты подумал, что это я тебе ее послала, чтобы тебя шантажировать? Ублюдок несчастный, как ты мог это подумать!

— Я… Я не знал, что и думать. Я надеялся на то, что это ты, Пенни.

— Почему? Почему я? — воскликнула она с возмущением.

Патрик поднял голову и посмотрел на нее. Он будто постарел вдруг — пожухлая, пергаментная ножа обтянула щеки, в покрасневших глазах появилось выражение смертельной усталости.