Карточный домик. Проклятье королей

Завершив процедуру, он осмотрел дрожавшие ладони. Абсолютно чистые, но уверенности и спокойствия они ему не прибавляли. Паника начинала медленно подбираться с края сознания и постепенно захватывала разум, смещая заторможенность с доминирующих позиций. Наконец-то, выключив воду и оставшись в тишине, мужчина набрался храбрости и поднял глаза в висевшее над раковиной большое зеркало в роскошной резной раме. Белизна фаянса раковины, еще секунду назад стоявшей перед глазами, на мгновение ослепила, и, вглядевшись в темноту перед собой, он напряг зрение, боясь разглядеть хоть что-то.

Бояться было чего. Сквозь зеркальную гладь, обрамленную в красное дерево, на мужчину смотрел он сам собственной персоной. Не другой человек с затуманенным разумом, не местный сумасшедший, неотдававший отчета собственным действиям, не двойник, не подмена и не иллюзия. Чему удивляться, ведь он был не в доме кривых зеркал. Кусок отражающего стекла перед ним был совершенно обычным: безвольным и беспристрастным. Зеркало ничего не искажало, не скрывало и передавало все без прикрас. В нем виделось все, как есть на самом деле, и по этой же причине из непроглядной темноты отражения ванной комнаты на мужчину смотрел тот же человек, что стоял в тусклом свете, падавшем из приоткрытой двери.

Темно-русые волосы были едва тронуты сединой, но уже отмечены ею так, что этого нельзя было скрыть. Выразительные светлые глаза в обрамлении густых ресниц стали почти черными от расширившихся зрачков и смотрелись темными провалами вместе с тенями, залегшими на всем его худосочном лице. В ванной комнате, как и во всем номере, отсутствовал свет, но в отражении перед ним был именно он сам, а не кто-то иной, и самое страшное, что даже сейчас, бледный, испуганный, переполошенный он был узнаваем всеми и всюду.

Не выдержав ни секундой дольше этого затравленного взгляда из-под темных бровей, мужчина решил послать отражение в глубокий нокаут ударом по хрупкой и гладкой поверхности. С ненавистью, с гневом, со злобой. Вложил в твердую руку все оставшиеся силы, и звон стекла вместе с болью в разбитой кисти ничуть его не отрезвили. От отчаяния он заскулил, как побитый шелудивый пес, готовый поджать хвост и бежать к своему хозяину, но вот незадача. Хозяина у него больше нет, и искать защиты не у кого. Стая его не примет. Выгонит с позором, загрызет и раздерет, как свора возле течной сучки, хотя почему же как. Так оно и было в действительности.

Осколки зеркала со звоном осыпались на кафель, и в ванной стало еще темнее, чем было до этого. По руке с растекавшейся болью потекло что-то липкое и теплое. Тихое капанье воды из крана и почти бесшумное – крови из порезанной кисти. Больше никаких звуков. Здесь и при открытой двери не было слышно звуков улицы, носимых ветром в распахнутое окно гостиной. Здесь не было ничего. Темно и тихо и при распахнутых глазах, и при навостренном слухе. Только запахи железа и соли, и сожаление. Долгое, угнетающее, страшное.

Щелчок открывшейся входной двери почти неслышен. Он и не услышал бы его, не стой сейчас в абсолютной тишине, нарушаемой только тихим капаньем воды в сток раковины из неплотно закрытого крана. Наспех вытерев руку без сомнения кипенно белым полотенцем, он небрежно бросает его на пол и начинает путь перед встречей с неотвратимым по осколкам, осыпавшимся под ноги. Шорох шагов утопает в мягком ворсе ковра спальни, дверь в которую все еще приоткрыта. Через нее из гостиной со сквозняком доносятся звуки и запахи. Все тот же шум улиц, все тот же смог дымящего трубами города и еще один чужой. Раньше его тут не было. Тонкий, едва различимый запах ландыша, пробивавшийся сквозь стойкий запах железа и соли.

Мужчина неслышно приближается к дверному проему. Держа Кольт наготове, выставляет его вперед. Теперь он изгой, но сдавать без боя не намерен. «Со щитом или на щите», – и это его девиз, а дальше, хоть трава не расти. Вот только какая в их городе трава, когда газоны давно посыпаны многолетним слоем металлической стружки. Еще один шаг перед встречей с неминуемым. Еще один ярд пройден, чтобы столкнуться с реальностью, и, приоткрывая дверь, он видит ее, застывшую безмолвной статуей возле белой колышущейся занавески.

– Что ты наделал, Ал? – спрашивает она не с ужасом, а с болью, сдавившей ее тонкое горло. – Что ты наделал, – не поворачиваясь лицом, вопрошает к нему гостья и точно знает, что он здесь. Она застыла в потоке воздуха, окутанная белой пеленой прозрачного тюля, в котором ее тонкий стан мог легко затеряться, как и ее голос терялся где-то в шорохах, что делало его менее реальным.

Не веря до конца самому себе, он трясет головой, убеждаясь, что она не галлюцинация. Не призрак из прошлого, хоть это ближе к правде, чем только может быть. Смотрит широко открытыми глазами и вдыхает едкий запах ландыша, щекотавший ноздри и пропитавший комнату, стоило ей появиться здесь и переступить порог этого номера.

– Я не хотел, чтобы так вышло, Лотти, – сбивчиво извинился он, будто кто-то его вообще сейчас слушал.