Карточный домик (СИ)

А Люси, с нескрываемым превосходством и даже презрением поглядывая на отца, задавалась вопросом: неужели он всегда был настолько жалок? Неужели это тот самый человек, который не так давно держал в страхе целое королевство? Он был просто дряхлой развалиной. Последняя надежда… она стиснула зубы с такой силой, что во рту явственно ощущался привкус песка. Если бы не сложившаяся ситуация, отец бы скорее выдал её за последнего нищего в королевстве, нежели за Роуга. Он не понимал. Они все никогда не понимали, какая непреодолимая пропасть разделяет их с Люси. Все они были ей неровней, и любой, кто покусился на недосягаемое, действительно заслуживал смерти. Место наравне с собой — нет, даже выше — могло принадлежать лишь одному человеку.

— Ну что вы, господин Хартфилия, — мужчина опустился на пол подле своего благодетеля и стиснул его за плечо. Уничтоженный и растоптанный, самый богатый человек королевства прикрыл покрасневшие, опухшие от слёз веки и трясущейся рукой вцепился в протянутую руку. Роуг заискивающе улыбнулся, и во взгляде его блеснула сталь. — Для меня просить руки вашей дочери — величайшая честь из всех, некогда мне оказываемых.

А Люси стояла в двух шагах от них и до сих пор не могла поверить в услышанное. На глаза набегали предательские слёзы, а сердце в груди колотилось отчаянно гулко. Всё вокруг казалось каким-то неестественным, надуманным и абсолютно далёким от неё, и только последние слова Роуга до сих пор эхом доносились в её сознании. Почему раньше она была такой наивной дурочкой? Почему сама не смогла поверить раньше в то, что её главное желание осуществимо? Стоит всего лишь протянуть руку, хлопнуть в ладоши— и любой твой каприз тотчас же будет исполнен.

Ведь леди Хартфилия привыкла всегда получать то, чего хочет.

Комментарий к Масть третья. Никому и никогда

* — дурной тон (фр.);

** — Потанцуем? (фр.);

========== Масть последняя. Неизбежность ==========

— Ты сегодня позже обычного, Стинг.

В этот раз он встретил её на кухне: она сидела за столом, подперев ладонями подбородок — терпеливо дожидалась его возвращения, хотя парень не раз просил так не делать. Карие глаза смотрели на него с нездоровой нежностью, и в самых их уголках едва заметной паутинкой морщин давала о себе знать усталость. Кружащиеся в воздухе крохотные пылинки слегка искрились на свету и запутывались в светлых волосах, образуя вокруг девушки некое подобие ореола. И Стинг, любуясь её настолько простой, но естественной красотой, задыхался от восторга — каждый раз как впервые. Ослепительно яркая, добрая и слишком правильная Люси давно стала его единственной отрадой в жизни, той самой самой нерушимой надеждой, каждый раз придающей сил двигаться дальше.

Он виновато улыбнулся в ответ и как ни в чём не бывало пожал плечами: разве его поведению может быть оправдание, если от того страдает самый близкий человек? Они не виделись всего день, но до конца непонятная ему самому скорбь до сих пор продолжала расползаться мокрым пятном по ткани, будто срок их расставания равен был вечности.

— Ты наверняка проголодался за день. Садись, я тебя покормлю.

Он хотел возразить было, что успел перекусить на работе, но Люси посмотрела на него так пристально, почти строго, что перечить ей было попросту невозможно. Стинг нерешительно остановился в шаге от девушки и неуклюже ткнулся губами ей в щёку. Он помнил, кожа у неё была чертовски нежная на ощупь, очень тёплая и слегка пахла детским мылом. Расскажи кто старым знакомым о подобной робости Стинга, того бы непременно подняли на смех и покрутили пальцем у виска: уж каким, а нерешительным в плане общения с девушками парня точно назвать нельзя было.

Но всё однажды случается с нами впервые: противостоять очарованию Люси он был не в силах. Она всегда была его слабостью — той самой, что делает нас сильнее и вместе с тем такими уязвимыми, что страх потери лишает возможности дышать. Их общие друзья шутливо любили называть девушку святой, но для Стинга в их словах не было ничего смешного. За все три года их совместной жизни он не слышал от неё ни одного злого слова в свой адрес, хотя знал куда лучше других, что заслуживал их. В каком бы состоянии и спустя какое время он не возвращался бы домой, Люси лишь печально улыбалась ему и молча брала за руку, будто чувствуя, что именно в этом он в такие моменты нуждался больше всего. Уж кем, а примерным семьянином его точно назвать нельзя было. Закричи она на него хоть раз, ударь или — не дай бог — расплачься, ему бы действительно стало легче. Тогда бы Стинг не чувствовал себя виноватым, но эта несносная девчонка, лишившая его покоя и сна, вовсе не собиралась облегчать его страдания. Такой наивный и глупый, всё это время не осознавал, в чём заключалось истинное счастье. Временами он действительно жалел, что до этого так много времени потратил впустую.