Картофельная яблоня (сборник)

– Ладно. – Иннокентий кивнул. Жизнь шла своим чередом. Каша для Пальмы живым оказалась важнее смерти какого-то там деда. В животе ворохнулся стылый ком. Идти в дом не хотелось. – Покажешь щенков?

– Ага. – Вовка встрепенулся. – Только близко не подходи. Мамка говорит, Пальма бешеная. Порвёт.

Пальма лежала у входа в будку, положив голову на толстые лапы. Стоящие торчком уши настороженно подрагивали. Заслышав шаги, собака вскочила и ринулась к нарушителям определённой длиной цепи границы. Цепь натянулась гудящей басовой струной – вот-вот лопнет.

– Дальше нельзя, – предостерёг Вовка. – Она щенков охраняет. Они в будке сейчас, не видно. Жалко. Потом, может, вылезут, тогда поглядим.

Иннокентий смотрел в налитые кровью глаза Пальмы, на ощеренные клыки, на врезавшийся в могучую шею ошейник. Охраняющая своё потомство псина явно не остановилась бы и перед убийством. Страшно. Страшила даже не свирепость обуреваемого инстинктами зверя, пугала сама мысль о торжестве жизни, готовой за своё продолжение платить чьей-то смертью.

Кеша молча достал из пакета увесистый кусок говядины. Швырнул его собаке. Та на лету подхватила мясо, улеглась тут же и принялась жадно рвать зубами, рыча и, не отрывая свирепого взгляда от стоящих в отдалении людей. Еды ей сейчас требовалось много.

Развернувшись, Иннокентий пошёл прочь. Эта вздыбившаяся на загривке шерсть, эти горящие одержимостью глаза вызывали в нём отвращение и ужас. Сорвись Пальма с цепи, так же, как этот кусок мяса, рвала бы она любого, кто мог стать для неё пищей – его, тайком подкармливающего её Вовку, Антоху… Пальме сейчас всё равно, главное, чтобы её щенки были сыты и защищены. Что с неё взять – зверь.

Привлечённая рычанием Пальмы Вера вышла в сени. До крыльца дойти не успела, навстречу открылась дверь, в дом вошёл Иннокентий.

– Привет. – Он мельком глянул на живот жены, невольно отметил – в этот раз больше обычного – богатырь-дочка будет. – Всё, вроде, привёз. – Он помахал туго набитыми пакетами.

– Хорошо. Проходи живее, обед стынет.

Переваливаясь по-утиному, Вера пошла в комнату.

Кеша ел наваристый борщ, не чувствуя вкуса. Заговорить не решался, боялся, что утрамбованные за эти дни усилием воли фразы вырвутся сами собой.

– Ты уж нажми там, чтобы без проволочек, – наставляла Вера. – Скажи, трое детей у нас, куда ж в две комнаты.

– Так обещали же. Освободится третья, сразу дадут.

– Дать-то дадут, но сколько нам ещё в коммуналке мыкаться?! И так последние уж остались! Дочку из роддома в новую квартиру привезти хочу. Пусть разворачиваются.

– Трёху сразу трудновато. Изыщут возможности, говорят, тогда. Они ж нам двушку готовили, по числу занимаемых комнат. – Иннокентий отложил ложку и взялся за сочащийся жиром кусок свинины.

Вера дёрнула плечом.

– По документам у нас теперь три, так что обязаны!

– Не три пока. – Покосившись на жену, Кеша отодвинул тарелку. Мясо есть отчего-то расхотелось. – Комнату деда ещё переоформлять надо.

– Подсуетись. Нажми! Заявление на расширение жилплощади давным-давно подавали. Или врал, что всё на мази? – Вера прищурилась.

– Не врал, Семёнов лично обещал. Подмазано ведь, куда он денется!

Вера откинулась на спинку стула, губы растянулись в блаженной улыбке.

– Господи, неужели этот ад, наконец, кончится! Отдельная квартира! Нам своя комната, мальчишкам своя…

Тепловатый ком подступил к Кешиному горлу, но наружу вырвались только сдерживаемые стиснутыми зубами слова.

– Вер, я деда Василя с пелёнок знал…

Улыбка сползла с Вериного лица.

– Понимаю, Кешенька. Тяжело тебе. – Склонившись над столом, она погладила судорожно сжатый кулак мужа. – Только не виноватый ты. Срок уж ему пришёл. Старый был. Разве ж из-за крысы помер? Подумаешь, крыса! – Склонив голову набок, Вера цепко глянула на мужа. – Прокоп тоже уже на ладан дышал, они года три живут, а ему за четвёртый перевалило.

Кеша вскочил, кругами заходил по комнате. Заговорил скоро, задыхаясь и взмахивая руками.

– Вера, Верка! Как мы могли?! Он ведь подарки пацанам… конфеты… Он же сам нам всё рассказывал про то утро! Верил! А мы… Я его как увидел там… паршиво мне, Вера, стало. Рука в аквариуме… Крысу… КРЫСУ звал, умирая! А больше и некого было. К стеклу холодному, видать, притронулся, почудилось, Прокоп явился. А Прокоп-то… вот он – висит!

– Прекрати истерику! – Вера зло хлопнула по столу ладонью. – Что такого ты сделал?! Хребет крысе сломал, да на верёвочку подвесил?!! Так их во все времена истребляли! Объявил, что едешь в деревню, а сам дома остался? В собственной, заметь, комнате. Имеешь право! Ты не обязан отчитываться перед соседом, где и когда находишься! Окно открыл? Вот уж преступление! Электричество отключил? За это ещё никого не казнили! – Внезапно Вера встала и, подойдя к Иннокентию, обняла, прижалась тёплым тугим животом. Заговорила мягко, успокаивающе, точно баюкала. – Ну, что ты, Кешенька, мы же всё с тобой когда ещё обговорили. Ты согласился. Мы сделали это ради наших детей. Им место нужно, чтоб расти. – Вдруг, добавила совсем другим голосом – деловитым, строгим: – Надеюсь, крысу ты перед приездом служб догадался убрать?