Картонная пуля

Пока на кухне шумели краны и хлопала дверца холодильника, в комнате я, как образованный, рассматривал корешки книг и от нечего делать в толстенном и тяжеленном энциклопедическом словаре отыскал букву Г…

…Я сидел в широком старом кресле, Катя предпочла устроиться напротив по-спартански на деревянном стуле, которые в мое время отчего-то именовались венскими — с гнутой спинкой. Слева на журнальном столике стояла бутылка вина и тарелка с тремя яблоками — по одному мы успели сгрызть. Невысоко над столиком плыла лампа в маленьком оранжевом абажуре. Или это я плыл после коньяка и мартини. Плыл и меня покачивало от Катиного взгляда.

— Иди ко мне, — сказал я, протягивая руку.

Она подала руку навстречу. Я пересадил ее на свои колени и поцеловал в губы.

— Ничего себе! — выдохнула она. — Совсем не думала, что так получится.

Я удивился:

— Хочешь сказать, что когда ты звала к себе, такой поворот событий не предусматривался?

— Совершенно верно…

Я снова с удовольствием закрыл ее рот поцелуем. Какие бы мотивы ею не управляли — желание или таинственная корысть, держать ее в объятиях было равносильно тому, чтобы очутиться перед дверью в рай и прикоснуться к вечности. Нет, не просто так многие пожилые мужчины умирают во время секса с молоденькими девушками. С вечностью надобно шутить осторожно. Обнимая Катю, я чувствовал, что годы опадают с меня, как старая короста, обнажая дремавшие молодые силы. Лет двадцать слетело за один миг.

Я решил, что пора перебираться на диван и сделал попытку встать из кресла, не выпуская драгоценность из рук. Это романтично — перенести девушку в постель на руках… Хотя, если повспоминать, то в современных фильмах никто никого в постель, кажется, не переносит. Торопливо стаскивая одежды, девушек прижимают к стене, усаживают на стол, кухонный или офисный, разворачивают спиной и нагибают, просто укладывают на пол там, где стоят, и так далее. Но если принять к сведению скатерть с кистями, то мои старомодные представления не должны ее рассмешить или разочаровать. И потом просто нет возможности оторваться от нее хоть на короткое время. Так же никудышному пловцу невозможно бросить спасательный круг. Но вдруг я почувствовал, что встать из кресла с пятьюдесятью килограммами на руках в шестьдесят лет не так-то легко. А может, она и больше пятидесяти, недаром ее ножки сразу показались мне чуть более полноватыми, чем обычно бывают у танцовщиц (про ноги я еще и лежа в морге заметил). Но отступить от замысла и рухнуть обратно в кресло значило навсегда покрыть себя несмываемым позором, и, собрав волю в кулак, я сумел-таки победить союз старческой немочи с планетарной гравитацией и поднялся из полуприседа… После чего в коленях надолго осталось ощущение, что я только что вручную вытащил из болота застрявшую БМВ.

Смешные старческие комплексы… Только не смешные, а отвратительные!

Встать-то я встал, но при этом нечаянно стукнул девушку головой о низко висящий абажур. Не одно, блин, так другое… Впрочем, как воспитанный человек, она сделала вид, что не заметила оплошности.

…Я раздевал ее медленно, запоминая каждый миг на запах и вкус. А вдруг это больше никогда не повторится? Для пожилых людей «никогда» не лингвистическая единица, а самая что ни на есть реальность… Я влюбился в ее черные трусики и долго не мог решиться исключить их из своей игры. Она хорошо чувствовала прикосновения моих губ сквозь тонкую ткань, пропитанную нежным, удивительным ароматом, лучше которого ничего не бывает, и тихо постанывала, когда я находил чувствительные места…

Период моего полового образования пришелся на пик социализма в СССР. Про те времена совершенно справедливо спел «Лимонадный Джо»: «Туда нельзя, сюда нельзя, никуда нельзя». Это было в порядке вещей, когда самые элементарные сексуальные приемы вызывали в женщинах негодование и протесты. И тогда такие манеры казались естественными. «Так нельзя, так стыдно, а так мне мама вообще запретила делать». Бог мой! Да ведь я вообще представления не имею, что такое любовь! Оказывается за шестьдесят лет мне не встретилось ни одной нормальной женщины. А Катин секрет в том, что с готовностью и нежностью она воспринимает и предугадывает любые мои движения. Она молодая. И кожа ее пахнет весной и непрерывающейся силой жизни.

— Ты плачешь? — прошептала она.

Я лежал на спине, головой на подушке, и не хотел, чтобы она заметила мои слезы. Да, плачу. Оттого, что прожил жизнь впустую, не подозревая, что двери в сад бесконечного счастья и радости устроены не хрен знает где, на небесах, а только руку протянуть. Например, на втором этаже пятиэтажки по улице Революции.

— Слегка, — ответил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Мне так нравится с тобой…

— И мне…

Она прижалась щекой к моей груди.