Карты четырех царств.

Обманчиво-дикий сад был безупречно ухожен, но не испорчен прямыми дорожками и бездумной косьбой травы под корень. Сад переливался и играл сплошным волшебством в перламутровом свете многочисленных фонариков, в тончайшей кисее теплого тумана, в облаке летней влаги, проявляющей даже ночью радуги — особенные, лунные. У самой ограды сторожевой стеной возвышались плетистые розы, бархатные багряные и шелковые серебряные. Дальше стлалась тончайшая трава в звездочках-росинках. Тут и там клочками душистого тумана льнула к земле цветущая поросль. Название Ана не знала, но терпкий запах смутно помнила… С каждым шагом от ограды вглубь сада трава густела, тепло делалось душноватым, небо над головой чернело по-южному бездонно. Порхали пушистые ночные бабочки. Садились на ветви персика, перелетали на цветущий хмель, пили нектар из чашечек колокольчика.

— Абрикос, — промурлыкала Ана, потянулась и обняла ладонью самый крупный.

Золотой, бархатистый плод лег в руку и сам отделился от ножки. Медом запахло еще гуще, пьянее. Голова кружилась, жар тек по жилам… По пальцам сочилась липкая, полужидкая мякоть, и Ана слизывала, глотала, жмурилась. Когда в ладони осталась голая косточка, безумие поутихло, жар в животе чуть ослаб, и Ане сделалось стыдно. Без спроса вошла и без дозволения сорвала…

А вот и садовник. Стоит и молчит. Значит, разгневан… Ана смущенно прижала косточку к груди и замотала головой, запоздало сообразив: да она же слегка пьяна! Или не слегка? Ана высоко подняла ладонь с косточкой, добровольно изобличая свое преступление. Виновато пожала плечами, и стала бочком двигаться к садовнику. Он был темный и жуткий, как пугало… И Ана ощущала себя глупой птицей, которой страшно — да так, что поздно крыльями хлопать, не взлетишь.

Кто этот садовник? Видно лишь блеск глаз под шапкой волос и соломенной шляпой.

— Лучший в мире абрикос! Вы волшебник! Я перепробовала юфские, хибинские, мелкие домашние из Казры и еще сортов сто! Да я полжизни охочусь на них, я знаю решительно все про опыление и дожди, абрикосовый мед и сушку урюка. Но ваши… это чудо! Я была не в себе и вот, попробовала. Но поймите, никак нельзя удержаться, он же сам же…

Ана бормотала и бормотала, глядя на косточку и со стыда сгорая. Да её же качает! И что было в той бутыли ноба-драконоискателя?

Ветерок качнул ветви, фонарики чуть сместились, и свет ближнего упал на лицо садовника. Блеснули яростной зеленью глаза, и Ана сперва вздрогнула: лед, зеленый — но лед… Но стоило вдохнуть запахи сада еще раз, и лед раскололся, впустил в глубину — и там расцвел яркий, нездешний день. Голова пуще прежнего закружилась, возникло болезненное и непреодолимое двоение сознания.

Здесь — ночь и пьяный стыд. А там, в иной реальности…

День полнился незнакомыми ароматами. Воздух был густ от серебряной пыльцы, медленно дрейфующей в теплом ветерке. Огромное белое дерево уносило ввысь гордую крону, делая всё небо серебряным. Из вышины свисали бальными люстрами изумрудные соцветия — огромные, в рост самой Аны, если не более. Белое дерево оплетал алым и золотым шнуром вьюн, он походил на вздувшиеся вены тыльной стороны ладони, он чуть пульсировал — и нес в крону живительный сок…

— А говорил, не справишься, — прошептала та Ана, что жила в чужом мире, в неведомый летний день, и дышала пыльцой, пропитанной солнцем. Та Ана тоже была маленькой, ей приходилось запрокидывать голову и смотреть вверх. Она поднялась на цыпочки, решительно дернула садовника за челку, чтобы дотянуться — и поцеловала в щеку. Кожа садовника оказались жесткой, чуть шершавой и смолистой. Кожа пахла тополиной весной и имела вкус вишневого клея…

Ана вздрогнула и жестом попыталась отстранить чужую реальность. Слишком уж реальную! Та, другая Ана — благодарила садовника, но еще она была самую малость, совсем немножко влюблена в него. И поцеловала садовника в губы, и чуть подправить такое поведение чужой Аны едва получилось.

— Ничего себе абрикосы у вас, — прошептала нынешняя Ана, покачнулась и вцепилась в плечо садовника. Голова кружилась, и пыльцы в воздухе делалось все больше, она слетала с волос садовника, вот только в этом мире и в эту ночь пыльца заполняла весь мир не счастьем, но одной лишь горечью…

Пряная южная ночь дрогнула, как занавесь плотных штор, нехотя впустила порыв ледяного ветра — и снова сомкнулась сплошным покоем. Но Ана успела вдохнуть осень и ощутила облегчение. В голове прояснилось, явь отделилась от сказки.

Ана стояла в чужом саду, ощущая под ладонью твердое прохладное плечо садовника — и понимала: вряд ли он человек, слишком иной! Ана смотрела в зеленые глаза, слепые — ведь садовник тоже пребывал в мире, где небо кружевное от листвы белого дерева. Ана нахмурилась, стараясь как можно точнее запомнить историю, ставшую внятной и подробной на краткий миг — и готовую ускользнуть, как мимолетный сон.