Карты четырех царств.

— Я здесь, страхую! — выдохнул Ульо, чуть стукнув по плечу.

— У тебя чуткое сердце, как и подобает алому, — Ана дотянулась до лампы, убранной в плотный кожух, подкрутила фитилёк, и в комнате стало светлее.

Ульо охнул, огляделся и метнулся к тощему парню, связанному и брошенному у стены. Ана ощутила тепло в груди: алый, вырастет — будет боец не хуже Бары. Ведь друга увидел, и может неживого — но сперва убедился, что гостья не окажется в беде, если отвлечься.

— Гэл! Гэл, — прошептал мальчик и оглянулся на Ану. — Он жив, хотя его крепко стукнули по голове, вот шишка. Я же говорил, беды сыплются на него. Погоди, свистну Шеля. — Ульо возмущенно ткнул пальцем в бессознательные тела мужиков, обезвреженных Аной: — Ворье! С ними же уговор! Ну обнаглели, а? Они ловят секретаря мамы, как его… ноба Токаду. У пройдохи имен больше, чем у законных князей, а совести меньше, чем у незаконных.

Последние слова Ульо выговорил особенным тоном, чуть насмешливо. Было очевидно, что он копирует кого-то из взрослых. Он даже повел рукой, как сделал бы тот человек. Женщина, — прикинула Ана. И улыбнулась — наверняка мама непоседы…

Ульо между тем добыл свистульку, высунулся в окно и принялся дуть, извлекая мерзкий, скрипуче-кошачий визг. Звук был вдвойне отвратителен, поскольку создавал в улицах эхо и долго не затихал.

— Можем идти, — убрав свистульку, сообщил Ульо. — Шель сам всё поймет и всем вломит. И лечить он умеет. Если не застанет нас, сделает вид, что не знает, кто свистел. И мама…

Дверь распахнулась, в комнату влетел молодой ноб, не трудясь постучать или хоть кашлянуть, сообщая о себе. Ноб — так сразу решила Ана, глянув на кружево ворота и саблю с вензелем.

— Гэл, на тебя охотятся … — выпалил прибывший, запнулся и съехал на колени, глядя на Ану и делаясь дряблым, потерянным… — Ма… Мама, — ноб покачнулся и упал на локти. Завозился, отпихивая осколки, озираясь и недоуменно мыча. Снова сел и заставил себя повернуть голову, хотя это далось ему с трудом. — Так не бывает. Так не… Я помню из детства только лицо на портрете в зале того дома, откуда мы бежали, когда бес… Мою матушку звали Инайна Эви хэш… нет, не желаю упоминать ту семью. Матушку отравили. Вы не можете быть ею, но лицо то самое, и волосы, — ноб жалобно глянул на Ульо. — Я в тумане… Ул, кто она? Молчи, не хочу знать ответ. Я не желаю выяснять ничего, что разрушит случайность.

— Все нити связываются и сплетаются вьюном, — Ульо глянул на Ану. — Ты сказала и вот… Ты ему кто? Он вообще-то очень разумный, в привидения не верит, в дракона не верит, в сны, гадания и прочее тоже не верит. И пьет мало.

— Скорее всего, я ему сестра, — чужими губами, не желая того, выговорила Ана. — Которую убил бес, так он думает, как я думаю… я запуталась. О небо, да как прожить в столице до весны, если я уже хочу сбежать без оглядки? Я точно сбегу, прямо сейчас! Поем и сбегу. Поем, устрою выступление и сбегу. Поем, высплюсь, устрою выступление и… и что я скажу папе, если окажусь конченная трусиха? Папа меня не пожелает заметить. Бара станет жалеть. Эмин скажет что-то успокоительное из пустынных мудростей, но без теплоты. — Ана саданула кулаком по полу, порезалась об стекло и крикнула: — Я не могу сбежать! Ну и пусть всё в узел и катастрофа, и Лоэн прав, а я не выслушала… Не могу сбежать!

У стены шевельнулся и застонал Гэл. К нему метнулся Ульо, бесцеремонно толкнув окаменевшего ноба Тана. Один из подонков, оглушивших Гэла, завозился и начал подниматься с пола. Ана без рассуждений пнула его мыском в висок, вырубая надолго, может и до полудня.

— Я аж охолонул, душевный же ж удар, — пробасил в ухо смутно знакомый голос.

Ана обернулась, обреченно понимая: в столице совершенно нельзя встретить обычных или хотя бы незнакомых людей. Этот — крупный, мягкий в движениях, мелкоглазый, и правый глаз темнее левого — помнился по раннему детству очень внятно.

— Шельма, — хлопнув по широкому плечу, позвала Ана. — Перевал. Гроза. Я играла в кости первый и последний раз в жизни, потому что обещала папе, что больше никогда, а ты и вот он, как я теперь понимаю, его имя было Голос…

— Ана, — расплылся в улыбке Шельма. — То-то ж смотрю, белая голова! Одна или с ним же ж?

— Одна! — охотно пожаловалась Ана.

— Притерпишься, — Шель подмигнул и добыл из воздуха кружевной платочек. — Во! Руки мои, руки… Хоть вяжи, хоть руби, а тянут же ж! Бери. Не для слез, для острастки. Смекни: бабский платочек. Ты хоть на ноготь же ж баба?!

— Да ну тебя, — Ана ощутила, как тяжесть, возникшая после разговора с Лоэном, наконец-то покидает душу, растворяется в теплоте интересной встречи. И следом пропадает рой мыслей-ос, прилипших к медовому абрикосу Альвира. — Шельма, как я рада! Ты не переменился. А Голос совсем выправился. Я молилась за него. Не знаю кому, и папа насмехался… только он думал о вас. И тоже желал здоровья.

— Вот же ж! — Шельма даже порозовел.

Ноб, которого Ана старалась обходить взглядом и мысленно не называть никак и тем более — братом, шевельнулся, перевел внимание на Шельму, протянул к нему дрожащую окровавленную руку.