Карты четырех царств.

— Я пригласил тебя в гости к матушке! Моей матушке люди столько раз ломали крылья, что и не перечислить. Её предал любимый. Подруга отравила её сына, а соседи оговорили: мол, мама наложила проклятие на дом разлучницы. И чем дальше, тем чернее выгнивали сплетни. Однажды я спросил учителя Монза, отчего матушка не разучилась верить в людей. Он сказал: мир исконно несправедлив. Он весь — тьма и боль, раны и крошево костей. Потому что всякий стремится к лучшему месту и топчет окружающих, и идет по головам. Только солнце нарушает закон несправедливости. Оно дарит и греет, заранее зная, что взялось за неблагодарное дело. Солнце однажды иссякнет. Но разве это повод, чтобы отказывать в рождении бессчетному числу вёсен, чтобы не наполнять силой зерно и не создавать жизнь для огромного мира? В общем, если ты солнце, изволь гореть. Такая судьба крылатых. Очень высокая. Обжигающе ответственная.

— Я не могу, — виновато шепнула девушка. — Правда не могу.

— Светить? Но я не о том. Просто попробуй, всего-то разочек, подышать в живом мире, — осторожно предложил Ул. — Нырнуть сюда и захлопнуть кокон уж всяко успеется. Ведь ты вольна шагнуть отсюда в любой мир, да? Ведь так?

— Но ты останешься, пока я не поговорю с ней… а я никогда не смогу. Я не смогу! Я…

— Навести матушку, передай привет от меня, — сказал Ул, как о решенном. — А я пока отосплюсь. Знаешь, как я устал? Лечил и лечил, а люди в мире Алеля умирали и умирали… я так себе лекарь.

— Ты настоящий лекарь, — шепнула девушка. — Не знаю как, но я… попробую. В прошлой жизни меня звали Лэйгаа. Никто не сокращал мое имя до Лея… Не знаю, отчего я расслышала это имя. И даже отозвалась. Значит, звезды светят и нарушают закон несправедливости?

— Да! — возрадовался Ул, и его волосы полыхнули серебром. — Монз говорил, что это общее у звезд и людей — умение дарить свет и тепло. Доброта создает тепло и возрождает жизнь. Еще он говорил: доброта — внутри. Нельзя просить её у кого-то, нельзя огорчаться, если её нет. Доброта — высшее чудо… Разве странно, что чудеса приключаются редко? Это вполне себе обычное дело. Да расти чудеса, как грибы в лесу, они бы и были грибы, а не чудеса!

Девушка тихонько, неуверенно улыбнулась. Проследила, как Ул снимает змейку и укладывает на её запястье. Как змейка-Шэд оплетает руку. Ул погладил радужную чешую.

— Шэд, ты ведь сможешь с ней пройти путь в четвертое царство? Присмотришь за Лией? И еще: я уверен, что знаком с твоим вервром. Если я прав и знаю его, как графа Рэкста, то он точно в моем мире. Еще я думаю, что иерархия не оставит мой мир в покое, утопив меня во вселенском болоте. Ты пригляди, пока я за всех… отсыпаюсь. — Ул погладил змейку и заодно руку девушки, до самого локтя. — Лия, то есть, наверное — Лея? Теперь я думаю, что именно тебя должен был встретить в то золотое лето. Но ты… ты проспала! Я не в обиде, ведь я спас очень хорошего человека и обрел друга! Лея-Лэйгаа, я непременно стану рисовать тебе птиц и цветы каждый день. А пока я подброшу тебя — и ты взлетишь в мой мир. Ты легкая, как перышко, Лея… ты пушистое солнышко. Пока ты помнишь меня, я смогу уцелеть, и даже здесь мне не будет темно.

Ул поднял невесомое, действительно птичье, тело, подбросил — и Лея пропала… тьма вокруг сделалась густа и тягуча. Но гниль и затхлость более не донимали Ула. Он безмятежно свернулся в клубок, длинно зевнул… Успел внятно, осознанно подумать: насколько же глубоко и искренне Осэа верила в «слабость» большого сердца, если решилась открыть путь для малознакомого наследника атлов во тьму, которая ей уже невесть как давно — то ли соринка в глазу, то ли здоровенная глыба, придавившая душу?

— Мастер О, я умею учиться? — пробормотал Ул и провалился в глубокий сон.

Глава 10

В которой рассказывается о зиме в самом начале 3224 года

Столичные истории. Абрикосы на снегу

— Умоляю, — Гэл бухнулся на колени и взглянул на Ану так жалобно, как только мог. — Ты добрейшая душа, хотя ловко скрываешь это. А я напишу трехстишья для ярмарки, куплеты к номеру с ножами, дразнилки о…

— Если бы ты умолял для выгоды, — Ана нахмурилась. — То что бы… бы? То ты бы был не ты, а я бы тебя бы взашей гнала аж до леса! Но ты — это ты. Обидно, я по рукам и ногам, и тетка Лия — хитрющая в мире. И бедный дядька Сэн, не жизнь, а пытка, и…

— Ты говори и одевайся, — осторожно предложил Гэл.

Стуча коленями по дощатому полу, он на четвереньках юркнул через комнату, сунулся под диван и стал рыться в пыльных недрах, звякая стеклом и бормоча о пользе закуски и бесполезности стихосложения.

Любой в столице, вплоть до последнего нищего, знает: у Гэла яркий синий с золотом дар, его стихи способны вызвать трепет в самой сухой душонке. Но герба и права зваться нобом у Гэла нет и, наверняка, не будет. Чтобы получить то и другое, следует складывать хвалебные оды и преподносить нужным людям в подходящее время. Гэл умудряется сочинять что угодно, только не оды.