Карты четырех царств.

Горечь копилась в душе. Он снова в стольном граде Эйнэ, и здесь даже теперь, после долгой отлучки, почти для каждого он — бес Рэкст, наделенный властью и вызывающий страх одним именем своим! И он уже не способен вернуть свою короткую мирную жизнь слепого Ана, безмерно ценную лично для него и, увы, иссякшую невозвратно. Он даже не вправе оглянуться… Нома почувствует, ей станет больно. Это — лишнее. Вервр совершенно забыл, если когда-то и знал: как это — уходить, оставляя за спиной дом, где знакомы все запахи и звуки, где жил постоянно и собирался жить еще долго, очень долго. Даже начал прикидывать, удобно ли будет растить маленьких вервров, которые для города — страшнее пожара и потопа, вместе взятых! Пока такой напасти Корф не узнал, но городу хватало впечатлений и без того.

Увы. Всё — уже в прошлом, за спиной, в короткой счастливой осени…

Он объяснился с Номой и после удивлённо следил за тем, как стремительно развиваются события. Листва еще не облетела, лето еще было памятно… а вервр уже осознал: в семейной жизни, помимо интереса и радости, немало недостатков. Прежде всего, Нома потребовала вытерпеть формальную церемонию оглашения брака. Она же убедила хоть иногда откликаться на имя Ан хэш Дэйн. Затем повела себя просто-таки недопустимо: хищники с их безупречным нюхом существуют вовсе не для того, чтобы глубокой осенью выискивать редкостные лечебные коренья. Наконец, у Номы образовалась привычка дремать, подкатившись под бок. Можно было бы сказать, что это неплохо… но, учтя разницу в силе, а также резкость неосознанных, сонных движений, вервру пришлось обзавестись ответной привычкой просыпаться, едва под бок подкатываются — и лежать неподвижно. Обыкновенно в такие минуты Ан принюхивался к волосам и коже жены и думал, что однажды его пустые глазницы снова наполнятся. Занятное предвкушение: наконец-то раскрыть веки и без помощи косвенных способов узнать с первого взгляда тех, к кому привязался за пятнадцать темных лет…

У себя Ан никаких дурных привычек не наблюдал и очень удивлялся кроткому отчаянию Эмина. Что плохого в том, чтобы больные не бездельничали и не отъедались за счет лекарки, а вносили посильную лепту?

Когда порт сделался тих и почти пуст из-за штормов в южных проливах, затеи Ана дали первые результаты. Состоятельные больные отвыкли спрашивать, почему им надлежит вскладчину оплачивать новое здание. Князь было вякнул невпопад, что, мол, со всякой стройки надо внести долю в казну… Но после ночного визита вервра возражения пропали. Если припомнить, это случилось к утру: еще до завершения переполоха во дворце, к воротам имения Номы примчался на взмыленном коне вестовой и проорал, задыхаясь и дрожа всем телом, что князь дозволяет строить, что угодно и где угодно, лекарям можно все! Нома проснулась, зевнула, хихикнула — и не стала ничего уточнять.

Когда началась дождливая зима, люди в Корфе стали скрипеть при ходьбе куртками, шлепать по лужам сапогами и хлопать полами плащей. Смешно… Скрипучие люди не жаловались, жили довольно дружно и быстро усвоили новые правила, даже сочли их единственно верными и безупречно справедливыми: открытые для всякого лечебницы надо снабжать всем миром. Лишь Эмин вздыхал и кривился. Но, учтя запас дров и засыпав зерно в новые амбары — до верху! — даже он сдался. Сам вызвался сопровождать Ана для беседы с морской торговой гильдией, которая еще не знала своего грядущего счастья: её кораблям предстояло возить травы и иные лекарства без оплаты, под заказ по подаваемым через выделенного человека запросам от всех без исключения лекарей, внесенных в единый белый лист Корфа.

Когда с моря пахнуло стылой сыростью, набережная покрылась после очередного шторма коркой льда, а люди стали не только скрипеть, но цокать и охать, делая для слуха вервра шум города особенно забавным… К этой поре князь по доброй воле и не дожидаясь нового ночного переполоха добавил к имению Номы соседний сад. Догадливая гильдия северных купцов тотчас вызвалась строить там по чертежам Эмина просторный дом для учеников. Откуда и каким таким ветром нагребло в город этих — нищих и легких, как ворох осенней листвы? Никто их не звал… Но под забором с осени мерзли вполне толковые недоросли с синим и белым даром — хотя вряд ли сами они посмели бы назваться нобами.

На соленом льду набережных, мокром и коварном, Ош Бара упражнялся с оружием вдвое чаще и дольше, чем обычно. Вервр охотно наставлял любимого ученика, а зеваки толпой глазели, как на балаганное представление — и то ли злились, то ли завидовали мирно и грустно: алые и на самом гладком льду не падают, а если даже падают, ног и рук не ломают… себе. Прочие горожане, увы, что ни день, считали свежие ушибы и посылали за лекарями. Без алого дара не рисковал поскользнуться лишь Эмин Умийя — его теперь со всех сторон под локти поддерживали ученики, и походка у него выявилась новая… величественная.