Карты и сновидения [СИ]

Они шли к выходу, Ирка взглядывала сбоку, но в мигающих вспышках не могла разглядеть и бросила это занятие, сейчас другое важнее.

В коридоре тоже было темно, маячил вдалеке перед выходом силуэт сторожа с ключами в руке. Ирка прошла дальше, до середины коридора, встала у подоконника, жадно глядя на темный силуэт.

— Где он? Ты давно его видел? Он сюда приедет? — говорила вполголоса, быстро, а из спортзала рвалась музыка, все равно заглушая слова.

Парень огляделся, махнул ей рукой, отходя к высоким дверям кабинета напротив. Надавил на створку, отжимая хлипкий замок. И Ирка скользнула следом, молясь, чтоб дядя Саша не повернулся и ничего не заметил.

— Норм, — снова сказал парень, усаживаясь за первый стол и вытягивая в проход ноги, — теперь поболтаем. Выпить хочешь?

— Нет.

— А я выпью, — с вызовом заявил тот, разваливаясь на жестком металлическом стуле.

Ирка стояла напротив, сжимая и разжимая кулаки, в одном — ремешок сумочки. Забулькало вино, распространяя резкий запах, парень икнул, стукая бутылкой о парту. Ирка быстро оглянулась на двери. Если услышит дядя Саша или кто из учителей, будет скандал. И она ничего не узнает.

— Послушай… тебя как зовут?

— Меня? А… Рома… Игорь. Игорек. А что? — в пальцах забелела сигарета, вспыхнул огонек зажигалки.

— Игорь…

— Игорек, — наставительно поправил парень и сбил пепел в проход, описывая горящей точкой дугу в сумраке, пятнистом от света уличного фонаря.

— Скажи. Пожалуйста. И надо уйти, а то скоро конец и сторож проверять же начнет. Кабинеты. Тебя погонят.

— Ме-ня? — Игорек выпрямился, махнув сигаретой, — а вот хуй!

— Пожалуйста! Он где сейчас?

— А ты выпей. Со мной. Тогда скажу.

Ирка взяла с парты бутылку, отпила глоток, ставя обратно.

— Секрет, — сказал довольный собеседник, снова стряхивая пепел на ночной вымытый пол, — думаешь, нам трепаться можно? Ладно. Садись. Расскажу щас.

Ирка присела на соседнее сиденье, на самый краешек.

— Такие вы бабы, — задушевно поделился Игорек, подвигая к себе бутылку, — бляди, а не бабы. Артюха мне все рассказывал. Про эту, которая уехала и его бортанула. Про тебя.

— А что про меня? — угрюмо сказала Ирка, — я его жду. Как раз.

— Ты? — Игорек театрально захохотал вполголоса, втискиваясь в парту, чтоб подвинуться ближе, — ну да. И пришла потому. Танцы танцевать, обжиматься. Со мной тут бухаешь. Да?

— Нет, — у нее снова сжались кулаки, — ну, пожалуйста скажи. И я пойду. Домой. Плевала я на танцы эти.

— Приедет он летом. Может, сразу и уедет. Так что, лови, девочка. Ну, и я присмотрю. Обещал. Мы же кореша! На всю жизнь кореша. Когда смерть рядом, да ты не поймешь, куда вам. Глаза намазюкали, жопу наружу. Ах, любовь. Хуевь, блядь!

В истеричном голосе плавали слезы, рука дергалась на груди, терзая пуговицы рубашки. Окурок упал на пол и погас, придавленный шоркающей ногой.

— Тихо, ну тихо, не шуми, а? Давай уже пойдем, Игорь.

— Вот когда наряд. В лесу. Не буду говорить, страна какая. Кругом ни одна падла на русском. Только по датскому ляля. И вот лес, неделю уже. И вдруг — рраз! Ребенок! Маленький такой…

Игорек попытался показать над партой размеры ребенка. Бутылка упала, плеснув вином, и Ирка еле успела подхватить ее над краем парты.

— Ты вот что сделаешь? А? Во-от. Сюси-хуюси. Потерялся. Надо к маме. А нам? Что нам, если приказ? Чтоб никто не видел! Поымаешь? Ник-то. Даже ребенок! Вот как мы служим. Пока вы тут.

Ирка держалась за холодное стекло бутылки, понимая одно — уже ничего стоящего Игорек ей не скажет. И байку о несчастном ребенке она слышала в Южноморске десяток раз, но не говорить же про это. Но просто уйти не решалась, медлила. Вдруг все-таки!

— А я? Про меня он что говорил?

Игорек повернул к ней белеющей лицо, перечеркнутое черной тенью.

— О-о, — пошевелил пальцами над партой, — ну, говорил, да. Плакал даже. Что одна ты у него. Такая вот. Офигительная, сказал. Позвонит, не ссы. Таким вот надо звонить. С ахуенными ногами. Прости. Извини.

Сейчас, сидя на обрыве над мелкой прозрачной водой, на которой белыми лодочками качались отдыхающие чайки, Ирина понимала, будто видела дыры на растянутой в пальцах ткани, — эти мелкие значочки, они складывались в послание, а она никак не желала его прочитать. Закрывала глаза, морщась, подумала она о себе давешней, дурочка влюбленная. Но ведь совсем же ребенок была. Семнадцать лет. Можно напоступать как-то, можно позволить телу натворить чего-то. Оставаясь при этом наивной девчонкой, которую — кто учил, кто подсказывал, как быть в таких ситуациях? Возможно, в других семьях было по-другому, а у них — нет. Каждый справлялся со своими проблемами самостоятельно, если они касались чего-то, не связанного с материальным. Не обязательно с деньгами. Вот если бы Ирке кто насажал синяков, это была бы семейная проблема. А то, что напыщенно зовется в литературе душевными ранами… Может быть, еще и поэтому Ирка так внимательно присматривала за потухшей после смерти отца мамой. Понимая, каково ей стало — одной. И не желая любимому человеку своей участи — бороться с тоской в полном одиночестве.