Карусель

В комнате повисла холодная тишина. Несколько минут оба молчали. Потом Тодд отошел к окну.

«Помоги мне, — подумала она. — Помоги мне, Тодд. Я такая. Со мной такое бывает. Прошу тебя, Тодд, я люблю тебя. Помоги мне».

Он стоял прямо, но во всей его позе чувствовалась печаль. Может, грустью веяло от его неподвижности? Повинуясь порыву, она подошла к нему и, коснувшись его руки, заговорила:

— Тодд, прости меня. Это просто настроение. Ты же понимаешь. В другой раз. Ты знаешь, что я всегда…

Она умолкла, и он обернулся к ней, на лице его отразились тревога и нежность.

— Я знаю, что ты всегда стараешься, но ничего не чувствуешь. Это я тоже знаю.

— Это неправда, неправда!

Он покачал головой:

— У тебя слишком много зла внутри, Аманда. Тебе надо научиться… или нужно, чтобы тебя научили… — Он умолк. — Ты мне очень дорога, вот почему я это тебе говорю.

И снова он читает ей мораль, будучи умудреннее, будучи опытным советчиком… и как бы деликатно он это ни делал, Тодд ее подавлял. Всегда, всегда все вот так идет прахом. Если бы хоть раз он — или кто-то другой — уступил!

— Ты действительно меня любишь?

— Ты знаешь, что да.

— Тогда ты мне поможешь?

— Если смогу.

— Возьми это дело ради меня.

— Какое дело?

— Неизбежное судебное разбирательство.

— Ты же не собираешься подавать в суд на своего брата?

— На фирму. На всех на них, если только не получу удовлетворительного решения, прежде чем собственность пойдет на рынок и окажется в чужих руках.

Его изумление отрезвило ее. Потом он сказал:

— Мне открылись не очень-то привлекательные черты твоего характера. Это тяжело и не достойно тебя.

— Тяжело! Это со мной тяжело? Уж кому-кому, но мне столь странное определение подходит меньше всего.

— Ты поступаешь неправильно, Аманда. И в конце концов уничтожишь себя.

— Нет, если мой юрист окажется способным.

— Я говорю о моральной стороне. Это неправильно с моральной точки зрения, и если ты не видишь этого сейчас, когда-нибудь ты это поймешь. С тобой обращаются справедливо, вынужден тебе это сказать. У тебя нет никаких оснований для иска, никаких!..

— Значит, ты не возьмешься за это дело?

Выражение его лица сделалось теперь суровым, слишком суровым.

— Нет, за это дело я не возьмусь.

— Это то, что ты называешь помощью мне?

— Это действительно помощь, если ты задумаешься.

— А я и думаю. Ты ведь можешь взяться за него и не соглашаясь со мной, не так ли? Адвокаты зарабатывают себе на жизнь именно так. Я уверена, тебе доводилось защищать людей, которые были виновны, и ты это знал. Но я-то ни в чем не виновата.

— Глупый спор. Я просто советую тебе не делать того, о чем ты впоследствии пожалеешь. Ты бываешь очень упрямой, Аманда.

— Я упряма, потому что не хочу следовать твоему совету. Потому что я женщина.

— Когда ты цепляешься за этот свой женский пунктик, это становится просто смешно. Иск, который ты хочешь подать, не имеет никакого отношения к твоему полу.

Лицо Тодда стало чужим. «Я ему не нравлюсь, — вдруг поняла Аманда. — Все испорчено». Признаки этого накапливались целый день. Весь день они приближались к неминуемому краху и не могли остановиться. Или не хотели?

Теперь нужно было быть предельно честными, чтобы разобраться в ситуации.

— Нет, — сказала она, — я думаю, что дело в буквальном смысле имеет отношение к моему полу.

— Ты слишком умна, чтобы в это верить. Все лежит гораздо глубже, и я в растерянности, в страшной растерянности.

Грудь Аманды сдавило такой болью, что она едва дышала.

— Думаю, все это из-за того, что я не захотела сейчас заниматься любовью. Вот почему ты злишься, Тодд.

Он чуть помедлил с ответом, разглядывая Боннара.

— Да, полагаю, можно сказать, что это символично. В последнее время нам было все труднее ладить. Потому что тебе приходится в этом признаваться, да?

До полного краха оставалось всего ничего, но Аманда все равно не могла признать это и с горечью произнесла:

— Полагаю, нам больше не о чем говорить?

— Если ты выпустишь из заточения милую женщину, которая сидит у тебя внутри, будет о чем. Попытайся, Аманда.

Он уже взялся за свой дипломат, который лежал на сундуке у двери. «Да, — подумала она, — он ждет от меня «женского» ответа, мягкого подчинения, просьбы уйти или мольбы остаться». Если бы только она могла обнять его и воскликнуть: «Пожалуйста, не покидай меня, я тебя люблю!» Но тогда она потеряет свою независимость и гордость. Этого и ждут от женщин мужчины…

И кроме того, возможно, он совсем и не хочет остаться. «Бесполезно, — подумала Аманда, — когда все кончено, то кончено. Нет смысла затягивать агонию».

В ответ на ее молчание он произнес:

— Спасибо за ужин.

— Не за что.

Уже у двери он обернулся и очень мягко, то ли осуждая, то ли умоляя, проговорил:

— Береги себя, Аманда, и не растрачивай попусту.

Дверь тихо затворилась.

«Я впервые его о чем-то попросила, — подумала Аманда, — и он ответил отказом». Он хочет контролировать ее. Как только он увидел, что контролировать ее не удастся, он откланялся.

Когда схлынула первая волна отчаянных рыданий, уже совсем стемнело. Аманда понятия не имела, сколько времени она просто неподвижно сидела у окна.