Карусель

Я присутствовал при разговоре Владимира Конторкина с Осипом Осинским. Надо было видеть, как длинноволосый, широкозадый толстяк Конторкин лебезил перед драматургом! Наклонив набок маленькую треугольную голову, преданно слушал метра, то и дело кивал, лучезарно улыбался, отчего его толстые щеки расползались, как тесто на противне, короткие ручки теребили на бедрах широченные брюки, карие глаза прямо-таки лучились лаской и любовью.

— Будет сделано, Осип Маркович, — кланяясь, пел Конторкин. — Непременно позвоню... Да нет, сбегаю к нему и все передам, как вы сказали. Можно, я вам вечерком брякну, Осип Маркович? Этак часиков в девять? Нет, в девять программа «Время», после ее окончания?..

И этого же Конторкина я увидел через полчаса в комнате литературных консультантов на улице Воинова, 18. Он рыхлой копной сидел на стуле за письменным столом, а перед ним стояла худенькая женщина лет сорока. В руках у нее — замшевая сумочка, глаза потуплены. Как я понял, она поэтесса, пришла получить консультацию у референта. Конторкин тогда занимал эту должность. Совсем другим голосом, в котором появились басовитые нотки, властность, снисходительность, он поучал:

— Позвольте... как вас? Сойкина? Не успели начать и уже хотите напечататься в альманахе! Хе-хе... так не бывает, Сойкина. Поэзия — это труд, а вы пока издаете щебетание...

Я вышел из комнаты, куда случайно заглянул, разыскивая женщину, занимающуюся билетами на все виды транспорта. Мне нужно было заказать билет на Москву.

Второго двуликого Януса звали Колей Десяткиным. Этот тоже менялся в зависимости от того, с кем разговаривал: то напускал на себя начальственный вид, разговаривая с зависящими от него авторами, то мгновенно превращался в типичного подхалима, готового из собственной шкуры выпрыгнуть, чтобы угодить начальству. У него не только лицо менялось, но и голос, осанка.

Да сколько таких двуликих Янусов у нас! Плюнь — и обязательно в одного попадешь...

Видно, уж очень хмурая была у меня физиономия в этот момент, потому что Каминский, проходя мимо, внимательно посмотрел на меня, остановился, отечески положил руку на плечо:

— Как только кресло освободится — заходите.

Он обдал меня запахом хорошего одеколона и еще чем-то специфическим, медицинским и проплыл в сторону лаборатории. И на душе у меня сразу просветлело, я уже стал думать о нем с симпатией, оправдывать про себя его медлительность, дескать, хороший специалист, не спешит, старается сделать как можно лучше. И в лаборатории он не лясы точит с практикантками, а проверяет качество протезов и «работы».

Много ли надо человеку, чтобы вдохнуть в него надежду и оптимизм?..

Глава восемнадцатая

1

Мой роман о Древней Руси продвигался с трудом. Наверное, я засиделся в городе, нужно ехать в деревню, но какие-то дела, редкие, но важные выступления перед читателями все задерживали меня. В Петухах я за свой рабочий день писал по три-четыре страницы, а здесь с трудом одну-две. Иногда часами ждал, когда позвонит Ирина Ветрова, а она меня не баловала звонками. Мне же было трудно себя заставить набрать ее номер.

Зима, наконец, установилась. Снег, морозы, даже белые метели с завыванием холодных ветров. Новый год мы, как и намечали, встретили вдвоем с Ириной. Сначала побыли у нее, а потом, во втором часу ночи, поехали ко мне. На Дворцовой площади горели разноцветные огни, стояла гигантская елка, бродили толпы людей. Были открыты киоски и ларьки со сладостями и соками. Продавали шоколадное мороженое, и даже очереди не было. Мы с Ириной немного побродили в праздной толпе, но вскоре пошли по набережной к моему дому. Все-таки Новый год лучше встречать в тепле и уюте, чем на морозной, хотя и красивой, площади. Это что-то новое, раньше, вроде бы, таких массовых новогодних гуляний не устраивали. В Новый год на улицах было удивительно тихо, разве прошелестит такси или прогрохочет запоздалый трамвай. А теперь вон что творится на улицах, площадях. Меньше пить стали, вот и потянуло из жарких квартир на морозный свежий воздух. В четвертом часу ночи мы выключили телевизор и улеглись спать. На столе осталась бутылка шампанского, которую мы даже не допили.

Прогуливаясь первого января по Кутузовской набережной, я внимательно всматривался в лица прохожих: люди выглядели свежими, выспавшимися и без признаков глубокого похмелья.

Я гоню посторонние мысли прочь и снова вызываю перед мысленным взором образ князя Владимира Красное Солнышко. Сын Святослава и его наложницы Малуши Любечанки, он мог бы и не стать великим князем, учитывая тогдашнюю жестокую борьбу за власть между братьями и другими наследниками за киевский престол, но Владимиру повезло, и он, кого называли «робичичем» и «холопищем», вошел в историю и был воспет в былинах наравне с Ильей Муромцем, Добрыней Никитичем и другими богатырями-героями того времени.

Во стольном городе во Киеве,

У ласкова князя у Владимира

Было пированьице, почестей пир

На многих на князей на бояров,