Карусель

Сидя на низкой выбеленной дождями скамейке и глядя на зеленый пригорок, на котором широко раскинули свои мощные ветви огромные сосны с покалеченными стволами, я подумал, что вот так наскоком ничего в нашей жизни не делается, разве что только в романах со счастливым концом. Да и кто я такой, чтобы единолично решать: на этой женюсь или на другой? Пришел, увидел, победил — этот девиз, видно, не для меня. Я живу в двух мирах: обычном и воображаемом, а для большинства людей воображаемого мира просто не существует. Их вполне устраивает реальный мир, и они чувствуют себя в нем, как рыба в воде, а я — раздваиваюсь, совершаю ошибки, борюсь с ветряными мельницами, лезу на рожон и вот получаю по носу... На кого же мне больше обижаться: на плохих людей или на самого себя?..

С Длинного озера прилетела ослепительно белая, будто только что вынырнувшая из душистой ванны со взбитым шампунем красноклювая чайка. Она несколько раз с требовательным криком грациозно пролетела над моей головой. Я поднялся со скамьи, принес из дома кусок булки, покрошил и бросил на тропинку. Чайка уселась на забор и снова требовательно крикнула, пришлось отойти подальше, чтобы не смущать ее. Красивая птица, легко неся округлое короткое тело на изогнутых мощных крыльях, спланировала вниз и стала жадно хватать куски. Вот ведь, птица, а уже командует! Требует к себе внимания...

Чайка улетела, тут же появились две сороки, эти не кричали, а сидя поодаль на куче торфа, еще весной привезенного из соседнего совхоза Геной Козлиным, терпеливо ждали, когда я уйду. Но вечер был такой тихий, прозрачный, небо над соснами так нежно пламенело, а в низине, в ольшанике, уже защелкали соловьи, что я решил не уходить, подождут сороки, никуда крошки после чайки не денутся. Но тут я ошибся: прибежал соседский пес Шарик и быстро все подобрал. Зоркие сороки крикливо обложили его на своем птичьем языке и улетели в бор.

Я знал, пройдет еще несколько дней и моя деревня излечит меня от разочарования в людях... Шарик, помесь дворняжки с лайкой, подошел ко мне и положил голову на колени, я было протянул руку, чтобы потрепать его по шее, но тут же отдернул, вспомнив, как родной брат Шарика Букет месяц назад цапнул меня за пальцы, когда я предложил ему бутерброд. До сих пор заметны шрамы. За последние двадцать лет это первый случай, когда меня собака укусила. Букет просто был глупым псом, тут они все братья и сестры, перемешались в одну кучу, и в Петухах появилась какая-то странная порода злых и неумных собак, похожих на лаек. Букет прокусил руку и хозяину Петру Адову, а Николай Арсентьевич пострадал от другой собаки.

Шарик недоуменно посмотрел мне в глаза, облизнулся и отошел: хозяин редко спускает его с привязи, потому что потом никак не поймать, и кто знает, что у него на уме? Я подкармливаю Шарика, ношу к его будке еду, но вот гладить опасаюсь. Бывает, одна глупая злая собака подорвет доверие ко всему собачьему роду...

3

Из Великих Лук с десятичасовым автобусом приехал Гена Козлин. Я думал, он, как обычно, возьмет грабли, тяпку и пойдет в заросший сорняками и травой огород приводить его в порядок. Но мой однокашник по детдому, выложив на стол несколько номеров «Литературной газеты» и две буханки хлеба, вышел наружу, уселся на скамью у крыльца и закурил свою «Приму». На широком лбу собрались морщины, серо-голубые глаза устремлены вдаль — туда, где в тени гигантских вязов прятался пионерлагерь.

Сегодня суббота. Работа у меня не шла, и я с облегчением поднялся из-за письменного стола. Гена первым не заговорит, пока я работаю. Будет терпеливо ждать, когда сделаю перерыв, и только тогда скупо сообщит последние городские новости.

Я присел рядом, развернул «Литературку».

— Про тебя там, как всегда, ни слова, — уронил Гена, выпуская вонючий дым изо рта. Даже на дворе запах витал, долго не растворялся.

— Пока ленинградскую писательскую организацию держит в кулаке Осип Маркович Осинский, про меня и не напишут, — ответил я. — И пока в «Литературке» сидят его дружки.

— Сила ваш Осип Маркович!

— Наш... — усмехнулся я. — Я даже не знаю, Гена, чей он? Но уж только не наш! Союз-то писателей — это его вотчина.

— Зачем же вам такой Союз?

— Мне ни к чему, а может, другие без него и жить не смогут.

— Значит, Союз писателей нужен только липовым писателям? — подытожил сообразительный Гена. — Кучей-то им легче друг друга в издательства проталкивать.

— А Осинский этим и пользуется, — прибавил я.

— Портрет его тут, — продолжал Гена. — Стоит рядом с видными людьми, улыбается.

— Чего же ему не улыбаться! И при Сталине улыбался, и при Хрущеве, и при Брежневе, и сейчас улыбается... Таким, как он, при всех режимах хорошо! Когда начинают о нем забывать, — писатель-то он слабенький! — сразу что-нибудь этакое придумает, пресса тут же его поддержит — и снова на виду.