Карусель сансары

– Секс обязан служить целям продолжения рода. Только эту функцию придала ему природа, оснастив для особо ленивых, одновременным получением удовольствия. Но человек не был бы человеком, если бы не поставил всё с ног на голову, раком и боком. Он придумал сношаться бездумно, для удовольствия и с пугающей частотой, сопровождая взрывы похоти иными вредными привычками…

Мякиш зажал пальцами уши и передвигался дальше в сравнительной тишине: неразборчивый бубнёж не в счёт. Ясно, ясно, он уже понял, недорогой и неуважаемый лектор.

Он внезапно понял, что тогда, на кухне, в одеяле и с сигаретой в зубах, он и решил непременно уйти от любимой – людям свойственно ненавидеть тех, кто видел их слишком жалкими. Мужчинам, почему-то, такое присуще вдвойне.

Исправить это невозможно.

– Вот она, родимая! – воскликнул Антон, уткнувшись в дверь. На радостях выдернул пальцы из ушей, жирный бас вновь проник в сознание:

–…даже лемминги, Божья твари, чистые душой, понимают, что безудержное занятие любовью – преступление перед своей сущностью, и совершают массовые самоубийства, бросаясь с гранита набережных вниз, навстречу искупительной гибели!

Дверь открылась на улицу, начисто обрезав лекцию. Мякиш стоял возле театра с его оборотной, непарадной стороны. Более того, он теперь твёрдо знал, куда идти. Ещё не было бы так темно, но тут уж ничего не поделать.

Асфальт под ногами вздрогнул, окошко в небе с незнакомым созвездием посередине метнулось в сторону, теперь оттуда выглядывал долька луны, освещая дорогу домой. Через центр, верно, а вон и подъём на холм, где уже рукой подать до Десимы Павловны. Мякиш подобрался, упругой трусцой стартовал с места, минуя тёмные улицы, посты санитаров в странно мерцающих розовых очках, фонари, вывески, громоздкие памятники на площадях, фонтаны и редких прохожих. Не отпускало ощущение, что город ночью заметно изменился, даже поменял направления улиц, но лично его, Антона, это сейчас не касалось.

Он бежал, преодолевая километры. Луна светила в затылок, помогая не подвернуть ногу на выбоинах в асфальте. Жизнь была если не прекрасна, то хотя бы удовлетворительна.

Мякиш преодолел подъём на холм, остановился, отдуваясь. Что-то заставило его обернуться и посмотреть назад, на город. Небоскрёбы за рекой были ярко освещены, там явно кипела ночная жизнь, а на этом берегу темно и уныло. Он, повинуясь неясному чувству, выдернул из кармана джинсов детские розовые очки, прихваченные из интерната, с трудом нацепил их загнутыми дужками за уши, и вновь глянул вниз.

Центр был давным-давно разрушен: сейчас это видно отчётливо. Огрызки зданий, попавших под ковровую бомбардировку, торчащая повсюду арматура, горы битого кирпича, расколотые и словно откушенные гигантскими зубами бетонные плиты. Ни одного человека, ни малейшего движения, ни дыма, ни пламени, ничего и никого. Вместо дорог – узкие проходы, будто расчищенные движениями великанского пальца в море мусора.

– Вот оно что… – он поднял голову и глянул вдаль, на заречье. Многоэтажки не изменились, так же ярко блистая в темноте, но их окутывало, кроме света, ещё и призрачное желтоватое марево. Эдакое гало от неожиданного ночного солнца.

А потом вспыхнул лазурный луч: без предупреждения, без звука, сам по себе ударил колонной света в небеса, растёкся по ним шляпкой гигантского гриба, и застыл, переливаясь, даря удивлённой и испуганной сущности Мякиша покой и уверенность, что всё – не зря.

Даже не так: что хотя бы что-то не зря. Но и этого было даже много, как щедрый аванс за сущие пустяки, который даже потратить стыдно. Лучше раздать кому-то, помочь, исправить вселенское неравенство.

– Да… – сказал Антон. – Исправить…

Он немного спустил очки вниз с носа и поглядел поверх стёкол. Так никакого луча видно не было, более того – мгновенно исчезло ощущение робкого мимолётного счастья. Мякиш испуганно вернул очки на место и продолжал смотреть на луч. В воздухе ощутимо запахло табачным дымом, хотя никого вокруг не было. Тяжёлый аромат, немного отдающий ментолом, нёс лёгкий ветерок оттуда, со стороны безнадёжно далёкого луча, над небоскрёбами, над рекой, над городом, который или есть, или нет – зависело от точки зрения и очков смотрящего.

Луч медленно погас, а запах дыма ещё некоторое время висел в воздухе, но развеялся и он, забрав с собой смутные картины капитанской трубки, табака в жестяной банке и долгого путешествия из ниоткуда в никуда, без цели и смысла.

Очки отправились в карман, а Антон домой.

Уже открывая калитку, – странно, родная бабушка была одержима режимом дня и на ночь её частенько запирала, а здесь вот – считай, нараспашку, – он понял, что проголодался. Морок ликёра давно выветрился, кроме безвкусных пирожков с утра ничего и не ел, а молодой организм требовал топлива.

Не заходя в дом, Мякиш обошёл угол веранды, нависающий над дорожкой углом тёмного айсберга, и пошёл в сад. Всё, как он помнил, всё. И соседский домишко, на месте которого лет двадцать стоял в реальности трёхэтажный коттедж, по-прежнему белел шиферной крышей над зеленью деревянных стен.