Карусель сансары

– Да ну, пытки запрещены триста четвёртым указом, – ухмыльнулся капитан. – Вообще никого не бьют. Но клиенты у нас нервные, кто с высоты собственного роста норовит упасть, кто задохнуться. Недавно один сам себя изнасиловал. С особым цинизмом. А бить нам никого нельзя, всё на уровне психологической обработки и вникания в душу преступника.

Дрожкин неприятно хохотнул и открыл дверь машины, потянув за собой Мякиша: они уже заехали во двор, пора было выходить. Высокие стены, угрюмые казённые двери и решётки повсюду. Патрульная машина стояла почти впритык боком к входу для приёма задержанных, возле приоткрытой двери торчала пара охранников, поэтому особо рассмотреть двор управления не получилось.

Внутри было неприятно. Острый запах – смесь хлорки, казармы и скотобойни, узкие коридоры, неудобные лестницы, повороты, часовые и – решётки, решётки, везде решётки. Дизайнер помещений не заморачивался разнообразием. Из-за многочисленных дверей иногда доносились крики, иногда стоны. За некоторыми стояла гнетущая тишина, и это почему-то оказалось страшнее всего.

Мякиш слегка дрожал, но шёл, куда вели. Не дёрнешься.

– Ты, Антон, лучше сразу пиши признание со всеми подробностями, – мягко сказал ему капитан, когда они достигли всё-таки некоей цели, остановились у двери камеры с массивной внешней щеколдой и узким окошком, сейчас закрытым заслонкой. – Меньше шансов быть изнасилованным собой. Да и совесть чиста будет. У тебя как, есть совесть?

– Есть. Вы бы лучше алиби моё проверили. Я когда ехал домой, меня дорожный полиционер останавливал. Маркони, Франкони… Вы бы уточнили, прежде чем арестовывать.

– Если бы я не видел своими глазами как ты из квартиры сбежал, где мы тело жены обнаружили, то начал бы уточнять. Возможно. А так лишнее это, парень. Лиш-не-е!

Ответить Мякиш не успел. Дрожкин открыл дверь, потом достал нечто вроде кусачек из кармана формы и перерезал наручник арестованного, зацепив попутно кусок кожи. Затем толкнул его в спину и захлопнул с грохотом дверь. Из-за железного листа послышались смех Камаева и неразборчивая фраза. Но Антона сейчас они не интересовали: он рассматривал камеры, в которой очутился.

На первый взгляд это был гостиничный номер, очень старомодный, с низкими деревянными кроватями числом пару, секретером с откинутой крышкой, на которой валялись листки бумаги, густо измаранные чернилами, поверх лежала перьевая ручка. Из высокого, но непривычно узкого, как пенал, одёжного шкафа торчали рукава и штанины. На полу небрежно брошенный ковёр с полустёртым рисунком, на высоченном окне – шторы.

– Странно…

– Думаете? А мне вполне привычно. Но это моё жилище, вы-то здесь человек случайный. Случайный, но не зря, я надеюсь. Да вы присаживайтесь, в ногах правды нет.

Мякиш перевёл взгляд на говорящего. Стоп, а ведь он его уже видел! Вчера, в «Лилии». На одной из кроватей лежал тот самый не то поэт, не то конструктор сайтов, который подходил к их с Полиной столику. Был он ещё более помят и несвеж на вид, но совершенно трезв. Есть серьёзная разница во внешнем виде, особенно заметная на людях пьющих.

Антон подошёл к свободной кровати и присел на край.

– А вы здесь почему? – спросил он.

– Я? Да понятия не имею. На допрос вызовут, расскажут.

Поэт потянулся и резко, рывком, сел на постели, подтянув к себе согнутые в коленях ноги. Обуви не было, а из-под края штанин торчали забавные хвостики завязок кальсон. Такие не носили уже лет восемьдесят.

– Мякиш, – представился Мякиш. – Антон Сергеевич. Подозревают убийство, только это не я.

Его сосед не ответил, смотрел исподлобья, словно мыслями находился где-то далеко, на другой стороне земного шара, а то и вовсе в космосе.

– И кого же вы?.. Ту розовощёкую дурочку, с которой были в «Лилии»? – наконец вернулся он в реальность. Почесал нос костяшками пальцев и вздохнул.

– Она не дурочка! – мгновенно разозлился Антон. – Очень умная девочка.

– Да? Ну как скажете, воля ваша. А если не её, то кого?

– Жена погибла. А думают на меня…

Поэт снова потерял к нему всякий интерес. Было ощущение, что это происходит волнами, словно этот немолодой мятый мужчина то заглядывает в некое окно в мир, интересуется происходящим, то отворачивается, оставляя окружающим маску с потухшими глазами покойника.

– Разберутся. Наша народная милиция – они ого-го! – вновь ожил он. – Важнее и нужнее их только чекисты. А хотите я вам стихи почитаю, а? Про берёзу и собачку, мои лучшие.

– Право слово, пожалуй, не стоит, – заразившись старомодностью речи собеседника или под впечатлением от всей этой странной камеры, откликнулся Мякиш. – Скажите лучше, здесь туалет есть?

Сосед по камере вновь лёг и уставился глазами куда-то в угол. Антон невольно проследил за его взглядом и увидел массивную чёрную трубу. Она, словно кишка неведомого чудовища, шла от одной стены к другой, делая поворот. Чугунная, с облупившейся местами краской, труба нависала над всем помещением, вселяя безотчётный, но явный страх.

– Вас она тоже тревожит? – вдруг спросил поэт.

– Отчасти. Странно как-то выглядит. Не к месту.