Карусель сансары

Я помню всё, что и ты, Антон. Я помню как тебя гнали из детских компаний, не беря в игру. Как ты сидел один за партой в классе – нет, ну кто-нибудь из девчонок, иногда, садился, рядом. Вот это даже я не могу не признать: женское внимание тебя спасало время от времени, это было. Хотя лично тебе стало бы легче, будь ты гомосексуалистом: у них принято прижаться к мужскому плечу, поплакать в чужую небритую подмышку, отсосать с восторгом. Но чего не было – того не было. Я же не выдумываю, я говорю одну только правду. Тебе пришлось жить сложно, одиноко и глупо, это куда хуже гей-темы, мне кажется.

А как ты метался между вроде бы родными людьми, просто чтобы было, где жить? О, это вообще отдельная песня. Это убивало тебя, но ты упрямо считал, что вот у одной бабушки – не высовывайся, это не твой дом, соблюдай правила! – а вот у другой – калитку я привыкла запирать строго в девять вечера! А потом? А что – потом, можешь перелезть через забор.

И ведь лазил как миленький. Когда живёшь на коврике в прихожей, можно только уйти, не оборачиваясь, либо терпеть. И устраивать по-женски сопливые истерики время от времени. И деньги, Антон, деньги, которых никогда не было – судьба не дура, она не одаривает слабых, зная, что всё будет спущено сквозь пальцы.

Деньги, неуважаемый мой близнец, категория силы. Возможностей. Власти. У тебя не было, нет и не будет ни малейших возможностей дотянуться даже до малой толики всего этого. Ты пуст как коробка из-под дешёвого печения. В такие не кладут даже нитки или иную подобную мелочь, слишком уж ненадёжное вместилище, одноразовое картонное нечто.

Ты уже ненавидишь меня, нет?

Хотя да – ненавидеть ты тоже не умеешь. Для этого нужен стержень в спине, а не набор позвонков из неудачного холодца. Ненависть тоже оружие, тоже признак силы. Победить без неё вообще невозможно, только сдаться. А ведь ты – вечно сдавшийся, верно? Помнишь, как летом к бабушке – двоюродной, но не в этом суть, – у которой ты всё-таки прижился на время, приезжала твоя тётя с мужем и двумя детьми? Почти каждое лето. Надолго. Выгоняя тебя к чёртовой матери из так и необжитых, но всё-таки почти родных комнат.

А ты спал на бабушкином диване, где она – много позже, но да – в конце концов умерла. Или на веранде с принципиально неоткрывающимися окнами, потому что сэкономили на петлях и шпингалетах, задыхаясь душными летними ночами от вечного смрада морилки в дереве стен. Ты даже не мог возмутиться, что взрослый человек – сколько тебе было, двадцать, двадцать два? – вообще-то не должен жить как собака, которую где привяжут – там и дом.

Или мог? Не плачь, Антон, не плачь. Всё так и было.

В оправдание – если оно тебе нужно. Необходимо? Ну, хорошо, я скажу кое-то и в оправдание. Очень многие живут так же или ещё хуже, живут в настоящем мире, пропитанном реальными запахами перегара от вчерашнего. В мире передач по Первому и настойки боярышника, принимаемой родными и близкими в оздоровительных целях. В их настоящем мире не придумают даже пузыря «уйди-уйди» и пробковые подмышники, потому что все силы отданы на осознание пользы смываемой втулки для туалетной бумаги и выбору между уже назначенными партиями. Эти люди – сила и оплот нации, смело смотрящей в завтрашний день на экране купленного в кредит телевизора, который необязательно даже включать.

Ты не обиделся? Тогда продолжим.

Душа не равна телу, она даже не его часть, но так зависима, её так легко достать и изранить обычными бытовыми неурядицами. У тебя она слабая, и это, парень, неисправимо. В детстве ты был старичком, в зрелости слишком наивен, в старости… Впрочем, до старости я тебе добраться не дам. Не в этом случае. Ты останешься здесь, как я и сказал, сменяв эфемерное на реальное. У тебя будет всё, чего не хватало когда-то – это же выход, верно? Примерно, как посмотреть на красиво накрытые столы по телевизору, умирая от голода, но лучше, чем ничего.

Господин Ерцль по-своему очень благороден и справедлив.

Поэтому не переживай. Приходи к нему вечером, как он и предлагал, будет небольшая вечеринка. Ты сможешь откусить немного от огромного пирога, который раньше проносили мимо. Это плата, реальная плата за всё равно невозможное, от которого ты откажешься сам, без принуждения. В данном случае нельзя заставить, это как предательство – его нужно желать.

Ты же предавал раньше? Значит, не впервой.

Смешной ты человечек, Антон. Верующий, но не воцерковлённый. Грешащий, но не кающийся. Слабый. И, как все слабаки и плаксы, вечно думающий, что само рассосётся. Придёт человек с дубиной, накажет обидчиков и воздаст лично тебе за несовершённые на самом-то деле добрые поступки. Эдакий дед мороз с лицом потомственного алкоголика – как у дражайшего Анатолия Анатольевича.