Кащеева наука

И кажется, что так важно остановить эту пляску, кажется — все от этого зависит. А Гоня подпрыгнула, скакнула лягушкою, побежала, семеня маленькими ножками, к окошкам на дальней стене. Там прялка стояла, узорами дивными украшенная, и возле нее висело длинное зеркало в оправе из серебра, куколка побежала к нему, захохотала пронзительно, показалось, что птицы это закричали ночные, и прыгнула в омут зеркальный. Делать нечего — я за ней. И испугаться не успела, как приземлилась на груду жухлых осенних листьев.

Слышу — хохот слева раздается, там в лунном свете сосны высятся, хорошо, подлеска нет, я подскочила да и бросилась в ту сторону. Бегу, а смех все дальше меня уводит, шишки под ноги попадаются, ветки сухие, но легко бежать по мягкой земле, выстланной хвоей сухой, да и луна ярко так светит, что все видать, каждый сучок, каждый пенек.

И вот догнала я куклу — ткань на ощупь оказалась как лед, обожгло меня холодом. И хоть заледенела рука, а держу крепко, чтобы не упустить. А куколка хохочет, и вокруг тени сгущаются.

— Поймать поймала! А удержишь ли? — и взвилась в воздух, а я за ней.

Страшно стало, выстыло все внутри, сердце оборвалось, словно в пропасть ухнуло. Я глаза зажмурила, из последних сил сцепив пальцы на кукле, и так сильно сжала руки, обхватив ее холодное тельце, что кажется, и захотела бы — не смогла бы отпустить поганку. Судорога по телу прошла, а я лишь крепче зажмурилась, казалось, стоит открыть глаза — и все, пропала. Тьма вокруг меня искрилась, сверкала самоцветными узорами, словно мастер дивный ее украсил, а тело мое все сильнее холодело.

— Опускайся! — крикнула я, вложив в этот крик всю свою силу — иногда удавалось мне заставить людей делать то, что хочу. Но для этого обычно разозлиться нужно было. А сейчас я прямо горела от ярости и страха, и гремучая смесь эта силу стократ могла усилить. — Опускайся, шишига болотная!

Куколка ойкнула, и камнем вниз мы рухнули — я не успела испугаться, как чую, стою на земле, словно бы и не свалились с небес мы с Гоней. Она рыбиной речной бьется у меня в руках, вырваться хочет. Шипит что-то, бормочет.

И вдруг вспомнила я, как матушка завораживала-заговаривала омутниц, которые к колесу приплывали да пытались его остановить, чтобы муки у людей не было. Слова те вспыхивали перед моими глазами огненными узорами, колдовской вязью дивной, и мне оставалось лишь успевать читать их.

— Посреди леса — озеро с водой мертвой, водой проклятой, у озера — ручей с водой живой, хрустальной да святой. Как пойду я к озеру да не замочу подол, как умоюсь я той водой ключевой живой… так с тех пор будь подвластен мне мир ночной, и анчутки, и черти. И водяной… и вся Навь, что сокрыта водой второй, пусть откроется предо мной…

И тут же холод, что от куклы шел, исчез, а она заплакала, как дитя малое.

— Пусти меня… слышишь, пусти! Служить буду, только пусти…

И я поняла — больно ей сейчас, слова мои каленым железом обожгли. Отпустила. Стою, смотрю на нее, брови нахмурив, наверное, опять морщинка меж ними пролегла, мне еще травница Дарина, что воспитала меня, говорила, что с детства у меня метка эта, что нельзя мне злиться да печалиться, некрасивая я становлюсь. Но не до красоты сейчас. Сейчас из лесу этого выбираться надобно. Как там Василиса сказала? — не выйдешь коли, навеки в Нави бродить-блуждать будешь, на Той Стороне реки Смородины.

— Скажи, Гонюшка, как нам отсюда выйти? — Я присела возле куклы, наклонила голову, коса светлой змеей по плечу скользнула да в высокой траве потерялась. Вспомнился мне так некстати накосник треугольный, что у Василисы я видала, тоже захотелось такое украшение примерить. Головой тряхнула, пытаясь наваждение отогнать — не мои это мысли.

— Выведу. — Куколка мне в ладонь прыгнула, устраиваясь там поудобнее. — Но пока слушай внимательно, Аленка. Ни есть, ни пить в этом мире тебе нельзя, иначе навеки тут останешься. Это мир мертвых, Навь, и еда тоже им принадлежит, и вода здесь вся мертвая. Василиса сама же тебя назад отправит, коли не сдержишься — ей лишняя забота, поди, не нужна, и неупокоенную ловить потом в Яви дело нелегкое. Сохранишь душу — вернешься. А сейчас шагай вон в ту сторону… — Гоня ручонку вытянула, указывая путь. — Да шагай скорее, нельзя, чтоб солнце взошло…

И я поспешно вскочила и бросилась туда, куда куколка указала, да только едва-едва за ней успевала, так быстро бежала она по волглой темной земле.

— Почему я здесь? — Собственный шепот показался мне хриплым, словно карканье ворона или скрип сучьев старого дерева, которое вот-вот рассыплется в труху.

Ответа мне не было — куколка Василисы Премудрой спешила вперед, удивительно быстро семеня маленькими ножками по тропинке.