Кащеева наука

Но не удалось никому насладиться грезами или кошмарами моровыми — скрыла Марья Моревна цветок, строго-настрого запретив использовать это заклинание для баловства, пригрозила она, что тот, кто ослушается, будет отвечать перед ней, а глядя на статуи ледяные несчастных наших друзей, кои, впрочем, уже оттаивать начинали, поверили все беспрекословно — не спустит моровая дева проступка такого.

Я все еще о цветке да новых умениях думала, когда услышала дикие вопли Васькины — кота Любавы. Он метался вокруг терема, орал, царапал подпорки перил, шерсть его дыбом стояла, казалось, звал за собой. Домовик его едва успокоил, потому как вечером полог опустился на терем и пойти куда-либо от него в сторону нельзя было, словно невидимые стены окружили избу.

Наступило утро, тревожное и хмурое, пасмурное — непривычно для Зачарованного леса это было. А соседка моя так и не вернулась. Я всю ночь не спала, лучину жгла, заговоры шептала на ее ленту, пытаясь увидеть хоть след ее в Яви, но не было нигде Любавы. До рези в глазах всматривалась я в темную ночь за окнами, а после в воду заговоренную, но так и не смогла узнать, куда сгинула несчастная. Лента ее вскоре пеплом рассыпалась, а кот продолжал жалобно мяукать под лавкой, где обычно любила хозяйка его сидеть с куделью своею.

Глава 8

В саду тенистом дышалось легче, чем в теремах, — яблони уже истекали медовыми соками, золотились на серпеневом солнце, красными боками из зелени выглядывая. Листва свежая была, сочная, словно и не заканчивалось лето. В тех краях, где я выросла, на окраине Дикого поля, уже бы иссушило и листву, и траву, да и не веяло бы еще запахом осени. Пекло бы стояло. А здесь, в северных лесах, уже и паутинка по ветру летает, и прогорклый дым стоит поутру над оврагами и лощинами, туман стылый от реки поднимается. И кажется в этой седой дымке, что окружает дивным облаком волшебную школу, что парят резные терема в поднебесье, направляясь в светлый Ирий, чтобы там, среди молочных рек и кисельных берегов, переждать снежную зиму.

Задумавшись, я сидела на скамье за заплотом, на пригорочке, что полого к реке спускался, и так хорошо мне было на солнцепеке, что еще чуток — и мурлыкать начну, как кошка, что сметаны объелась. А подумать мне было о чем — занятия мои в школе лесной начались не так давно, а уже успела я в беду попасть. Царевич, с которым давеча познакомилась, оказался не так прост, как хотел показать… Казалось бы, что мне до того? Я девка простая, не королевских небось кровей, а все ж как вспомню, как улыбался мне Иван на празднике урожая, так и стынет все во мне, сгорает от нового дивного чувства — никогда мне так сладко не было, никогда еще не дрожала я от одного взгляда, одного прикосновения.

Даже жалела теперь, что через костер отказалась прыгать. А теперь пропал царевич, сказывали, случилось что-то с его сестрой, вот с Серым Волком они и отправились в стольный град.

Когда приедет? И приедет ли? Или из-за того, что прямо из школы пропадают люди, не разрешит царь-батюшка сыну своему вернуться в Зачарованный лес? И как представила я, что никогда не увижу Ивана, так тоскливо стало, словно жить мне больше незачем.

И сейчас вот, вспоминая тот день, когда на елани среди чащи дикой костры горели, а девки с хлопцами, взявшись за руки крепко, прыгали через ярое пламя, что дарило их судьбой счастливой, горько мне было, словно белены объелась.

Вестимо, отчего горчило! Невесту царевичу подберут небось, белолица да румяна будет, телом пышна, с косой светлой, золотистой, с бровями соболиными, губками — что ягодки дикой земляники… И приданое за ней дадут большое — несколько городов да сотню деревень. И я рядом с ней буду — голь перекатная, тощая да костлявая, с рыжей своей косой, что все время расплестись норовит… И ладно, что бедна, и таких замуж берут.

Но вот беда на мне — порчена я, проклятие ношу в себе с рождения. Обещана была батюшкой водяному, да вот откупил он меня, хоть метку и не снял… Кому такая жена нужна, за которой все едино подводный царь придет?..

— Отчего не на гульбище? — послышался раскатистый голос Кащея, наставника нашего по заклинаниям мертвых да проводника по навьему миру. — Молодняк поет да пляшет, гусли и дудочки веселят народ, одна ты тоскуешь в стороне ото всех.

Обернулась я — стоит он в заморском коротком плаще, одна пола на плечо закинута, и сверкает на впалой старческой груди толстая золотая цепь с кроваво-красными рубинами, а седые волосы ветошью на ветру трепещут… Жуткий, страшный, костлявый.

Да только помню я, каким он может быть, ежели захочет. До сих пор, как глаза прикрою, вижу среброволосого синеокого витязя, статного да высокого, в парче и мехах… А иногда и воочию он предо мной. Что за наваждение?..

— Марья-кудесница приехала, а она, говорят, может стать невестой Ивану-царевичу, вот отчего ушла ты… — будто прочел мои мысли Кащей. Сел рядом, и тень его на землю упала — иней тут же лег на травинки, и тонкий хрустальный звон послышался в тиши яблоневого сада.