Кащеево царство

– Да тем, что непонятные вы. Сегодня – белые, завтра – чёрные… Не поймёшь вас. Доверия к вам нет. Разбойный люд, одно слово.

– Пора, я вижу, и тебе язык укоротить, Сбышек…

– А попробуй! И не такие пытались. Да только руки коротки.

Завид Негочевич заворочался недовольно, произнёс успокоительно:

– Ладно уж, и без того в дерьме сидим. Глотки драть в Новгороде хорошо, а здесь не до того. И так чуть не перебили друг дружку на радость нехристям. Довольно.

Спорщики глядели друг на друга, не отводя глаз.

– Ты, Буслай, ежели хочешь, посылай своих людей к чудинам, – продолжал Завид. – А я своих смердов подставлять под югорские стрелы не буду. И так знаю, что у здешних с пленниками разговор короткий. Кабы хотели освободить наших, сами бы предложили. Уж они – лиходеи такие, своего не упустят. А коли никого к нам не послали, стало быть, другое у них на уме.

– Что ж, сложа руки теперь сидеть? – ядовито полюбопытствовал Буслай.

– А ты что же, на приступ идти вознамерился? – непримиримо спросил Сбыслав.

– Хотя бы и на приступ. Нельзя товарищей в беде оставлять.

– Ну раз так, то иди. А я погляжу. Ежели хорошо у тебя дело пойдёт, может, и подмогну.

– Вот и вся ваша вятшая суть – только о себе печётесь. Ни до кого вам дела нет, даже до Господина Великого Новгорода.

– Ты меня попрекай, попрекай, – недобро произнёс Сбыслав. – Ишь ты, совестливый какой выискался. Я за Господин Великий Новгород стоял, ещё когда ты с дружками своими купчин обонежских стриг… – Он засопел, успокаиваясь, потом махнул рукой. – А, бес с тобой. Вижу, не сговоримся мы. А потому тем паче уходить отсюда надобно, пока снова не передрались. Тёмная эта земля, коварная. Умы смущает, всё доброе в человеке давит. Одно слово – Кащеево царство.

Он поднялся и вышел из шатра. Боярин последовал за ним.

– Мнится мне, морок это югорский, – сказал Завид Негочевич.

– Может, и морок, – процедил Сбыслав. – А может, обычная злоба человеческая. Дьяволу часто и делать ничего не надобно, знай только подкидывай дровишек в костёр, а уж люди сами за него работу сделают.

Завид вздохнул и направился к шатру. А Сбыслав, остановившись в задумчивости, окинул взглядом разгромленный стан, посмотрел на город. Низкое зимнее солнце спряталось за утёсом, накрыв тенью югорскую столицу. Сторожевые огни на башнях желтовато мерцали, словно светляки в залитой мраком лощине. Из города доносился гул сотен голосов, метались какие-то люди на стенах, трепетали на ветру разноцветные ленты, подвязанные к головам огромных идолов. «Празднуют», – с ненавистью подумал Сбыслав. Он отвернулся, чтобы не видеть этого зрелища, бесцельно побрёл через стан. Редкие костры бросали красноватый отсвет на измождённые и грязные лица ратников. Тут и там в полумраке бродили вои, укрепляли покосившиеся чумы, тащили упиравшуюся скотину, точили оружие, чинили нарты, подшивали одежду. Слышались угрюмые окрики:

– Хомутай его, Лешак… Ишь, заерепенился!

– Понравилось ему, видно.

– Да не понравилось, а ошалел он…

– Жратвы-то не найдётся, братцы?

– Бог подаст, самим не хватает.

– Вот ты ко мне приди, попроси чего – я те тоже так отвечу.

– Давай-давай, гуляй отсюдова. Много вас таких шатается…

– Ослабь узел, дядя Нечай! Неровён час – завалится.

– Ты со своей стороны-то придерживай.

– Да я и держу. А оно всё равно бьёт что твой кочет.

– Погодь, сейчас гляну…

Вроде ничего не случилось – те же заботы, шутки, споры. Но за этой невзрачной обыденной суетой видна была душевная угнетённость и печаль. Беда, обрушившаяся на войско, поразила всех своей неожиданностью. Она была словно буря, налетевшая среди морского затишья и потопившая суда. Если бы что-то предвещало несчастье, хоть малейший намёк, люди отнеслись бы к нему спокойнее. Но разгром, случившийся на пороге победы, вызвал досадное недоумение, а за ним – и злобу. В каждом лике, в каждом движении сквозила затаённая ненависть, готовая прорваться наружу. Кого она пожрёт? Кто знает! Нужно было выплеснуть разочарование, выместить злобу на ком-нибудь, пусть даже этот кто-то ни в чём не виноват. Сбыслав чувствовал, почти осязал ядовитый туман, висевший над станом, и содрогался при мысли, что будет, если туман не рассеется.

До его слуха донёсся чей-то пронзительный голос. На другом конце стана среди полузасыпанных снегом углей, недогоревшего хвороста и разорванных берестяных коробов попович Моислав что-то вещал, пискляво повизгивая, а собиравшие разбросанный хлам ушкуйники и челядины, одобрительно кивая, поддакивали ему и даже, случалось, подходили ближе, чтобы послушать. Слов было не разобрать, но по вниманию людей было понятно, что говорил он о вещах по-настоящему важных. Любопытствуя, купец шумно высморкался, зашагал наискосок через едому, направляясь к поповичу. Из-за ближайшего чума наперерез ему вынырнул какой-то ушкуйник, волокший искорёженные нарты. Купец поначалу и не заметил его, но ратник заорал на Сбыслава:

– Посторонись, купчина! Зашибу.

Тот изумлённо застыл, сделал два шага влево.

– Княжой, что ль?

Княжьи смерды всегда пёрли напрямик, не обращая внимания на встречных-поперечных.