Кащей - Германарих?

Наконец, даже эта его спрятанная смерть - это отнюдь не «внешняя душа, bush soul» [Пропп 2000: 249], а просто продукт «военной магии» самого низшего уровня. Ещё в XX веке донские казаки верили, что, если казак, чудом спасшийся от смерти в бою, завладеет вражеским оружием, едва его не убившим, то тогда ему (как былинному Илье Муромцу) «смерть на бою не писана». Причем, казак, завладевший оружием, «в котором его смерть таилась», отнюдь не считался волшебником или даже колдуном. Поэтому «иголка в яйце», спрятанная Кащеем, ведёт своё происхождение от какой-нибудь «золотой стрелки», «заговорённой стрелы» и т.д., от которой «была суждена смерть» Кащею и которой последний сумел как-то завладеть, после чего благоразумно спрятал подальше (казак, захватив шашку или пику, «в которой его смерть таилась», вооружался ею сам, но стрела – это другое дело; если ею выстрелить, враг её подберёт и выстрелит в тебя, от нее уберечься – только спрятать).

Мотив чудесной неуязвимости воина в бою широко распространен в фольклоре разных народов (см., например, [Исландские саги 1956: 747, 750-751]), но далеко не всегда такой воин - волшебник и колдун. Например, в «Песни о нибелунгах» Зигфрид искупался в крови убитого им дракона и стал неуязвим для любого оружия [Западноевропейский эпос 1977: 336], хотя этот герой совершенно не связан с колдовством, а просто могучий воин (у него есть еще «плащ-невидимка», но его он добыл в бою у нибелунгов без какого-либо волшебства [там же: 250]). Понятно происхождение сюжета о неуязвимости – во все времена бывали воины, которые из самых жарких схваток постоянно выходили невредимыми («как заговоренные»); можно добавить, что на формирование этого мотива повлияло также появление защитного вооружения и дружинников, выполнявших роль телохранителей вождя. Других признаков волшебника у Зигфрида нет, и гибнет он как обычный человек: коварный Хаген обманом узнает у жены Зигфрида Кримхильды о единственном уязвимом месте «королевича Нидерландов» и наносит ему смертельную рану [там же: 335-337, 345]. В русских сказках так убивают Кащея, только тут его «подруга» помогает убийце сознательно.

Не хотелось бы проводить прямую аналогию между русским и германским сюжетами, но хорошо видно, что и Зигфрид, и Кащей – не «колдуны» и не «чародеи». Оба они неуязвимы в бою и имеют по одному чужому волшебному предмету – первый отбил у нибелунгов «плащ-невидимку», а второй заработал у Бабы Яги волшебного коня, и это все. Объясняется же такая «неволшебность» только тем, что образы и Зигфрида (Сигурда), и Кащея сформировались относительно недавно.

Таким образом, Кащей, несмотря на его широчайшую популярность в фольклоре (даже жанр назывался «кощуна») и на весьма широкое распространение в фольклоре волшебных элементов, был более, чем «неволшебным» персонажем, а это, в свою очередь, может говорить только об относительной его «молодости», этот тип просто не успел обрасти мифологическими мотивами.

Имя

Теперь следует попытаться выяснить, откуда взялось имя, наверное, главного антигероя русского фольклора – Кащей.

При всем уважении к исследователям данного вопроса (см. напр. [Рыбаков 2001: 302-303]) следует усомниться в значительной части их объяснений, например: «кощее царство», «кость», «кошт» и т.д. Если эти обоснования на чем-то и основываются, то источниками являются рифмы, каламбуры и игра слов, весьма характерные для русского устного народного творчества. Например: «Суровец богатырь, он Суроженин, / по роду города Суздаля…» [Былины 1984: 168]. В частности, такой обработке подвергаются и имена былинных героев – князя Владимира сказители называют и Бладимер, и Благодимер, по отчеству Сеславич, Числаев, Лучиславьев [Кондратьева 1967: 46]. И конструкции типа «кощное царство» (преисподняя [Рыбаков 2001: 240-241]) – это всего лишь производные от «Кащей», а не наоборот.

Рис.2 Древнерусский инициал - стилизованная буква "К".

Возможно, художник в процессе работы произносил "КА-щей" и представлял себе"птицу Вострогота", которая "всем птицам птица".