К сожалению, в рамки фольклорного образа, даже с учетом трансформации, никогда не войдут тонкий душевный склад Петра Петровича Кащенко, его умение создавать с нуля прекрасно работающие медицинские учреждения, его принципиальность и ответственность, его яркое музыкальное дарование, любовь к детям и вообще подлинно христианская любовь к ближнему. Мы ничего не знаем о его отношениях с религией, но его мать, которую он всегда любил и уважал, была глубоко верующей и достаточно серьезно учила Закону Божьему всех своих детей.
Остается неразрешенным вопрос: почему из множества врачей, в том числе психиатров, получил «фольклорное» признание именно он? Не только же из-за фамилии, созвучной слову «Кащей»? Рискнем высказать здесь гипотезу, имеющую подтверждение в биографии нашего героя. Дело в том, что Кащенко происходил из поколения дореволюционной интеллигенции, выросшей на идеалах гуманизма. Гуманистами являлись он сам и его старшие предшественники и коллеги. Но следующее поколение уже росло совсем в иной парадигме, где ценность отдельного человека приближалась к величинам отрицательным, где считалось нормальным жертвовать собой и другими во имя «светлого будущего». Поэтому наш герой, будучи главным советским психиатром, совершенно не походил на расхожий типаж советского психиатра, да и вообще психиатра ХХ века.
Как массовое сознание советских времен воспринимало эти две фигуры в психиатрии — врач и больной? Существует достаточно распространенное восприятие психиатра и сумасшедшего как двух неравноправных противников. Скорее это и не противники, а охотник и дичь или даже палач и жертва. Вот приедут, закатают в смирительную рубашку — и всё. Это и угроза творчеству — ведь до сих пор (в том числе благодаря книге Ч. Ломброзо) безумие в общественном сознании находится где-то рядом с гениальностью. Вот врачи залечат — и станешь обычной серой массой. Это и покушение на индивидуальность: я так вижу, а вы мне навязываете вашу норму. И часто возникает вопрос, кто нормален: жестокий мир, погрязший в пороках, или добрый блаженный дурачок, старающийся никому не делать зла…
Первая ассоциация с психушкой — это несвобода. А Кащенко всю жизнь боролся именно против ущемления свободы душевнобольных. Он находился в одном лагере со своими пациентами. Что вообще-то логично: врач и больной должны быть союзниками. Пускай стараниями советских биографов эта основная линия его жизни потускнела и затерлась, но, возможно, добрая память людей, благодарных ему, оказалась сильнее. Тут почему-то вспоминается знаменитая фраза Булгакова: «Рукописи не горят».
Но есть еще и вторая ассоциация с психиатрической клиникой и вообще с темой душевных болезней. И это как раз наоборот — свобода. Без границ, без конца и края. Свобода блаженного Василия, твердо сказавшего Ивану Грозному: «Нет благословения царю Ироду!»
Почти тридцать лет правления Сталина не только оставили после себя миллионы репрессированных, но и «подселили» тюрьму в сознание всем советским гражданам. Или, наоборот, — заключили в тюрьму их сознание. И в этой ситуации стать безумным порой равнялось обретению свободы. И тогда всё становится на свои места. Баба-яга, по теории фольклориста В. Я. Проппа, может не только съесть и на костях покататься: она помогает пройти обряд инициации. Где-то на краю смерти герой обретает взросление. Кащей дает герою шанс победить все «чахлое» в себе и вернуть силу духа. А заточение в «Кащенке» странным образом разбивает замки внутренних оков.
Очень маловероятно, что Петр Петрович планировал или хотя бы предполагал стать после смерти таким эпохальным и неоднозначным символом. Но, учитывая живость его характера и тонкое чувство юмора, он бы несомненно оценил по достоинству и своего виртуального двойника, и весь культурный пласт, им порожденный.
Основные даты жизни и деятельности П. П. Кащенко