Кашитул

Нет, мама. Он волшебник, так же как и ты.

Боль утихнет, малышка. Всё пройдет.

Холодно.

Всё пройдет.

И ничего не прошло. Ни завтра, ни послезавтра, вообще никогда. Сколько это длилось?

Два дня я просто спала, вставая только, чтобы попить. Болела голова. И сердце. Обрывки произошедшего преследовали меня. Белое лицо Расвена. Борей, преграждающий Иллаю путь, убивающие глаза и бежевые крошки камня. Вспышки слов, куски фраз, всё сплелось в бесконечный болезненный бред.

“Ты!”, “Береги мальчишку”, “Ты приняла мои извинения?”, “Пожалуйста, не надо…”, “Сначала вирит, теперь Расвен!”, “Не надо, прошу”, “Убийство любви — страшный грех”.

Холодно.

Пару раз мне даже казалось, что я вижу в дымке посреди комнаты Иллая, пристально глядящего на меня, но я закрывала глаза, а когда открывала снова, ничего не было. Только холодно. Очень холодно.

Я спала тревожно и неглубоко. Когда вставала в туалет, вооруженный самыми немыслимыми вещами отец передергивал воображаемый затвор на бейсбольной бите, бормоча:

— Пусть только сунется, забудет зачем нужны…

Я сонно ухмылялась, понимая, папу не переубедить. Бита не поможет тебе, если появится вирит, папа. И валилась спать дальше.

Борей тихим басом тянул монотонную песню. Или это была не песня? Слова сливались в размеренный ритм. Или это ветер гудел за окном? Да, верно, ветер. Голос Иллая может теперь мне только сниться. Пусть снится. Умоляю, снись.

Далёкие звуки лились, сплетаясь в призрачные слова:

— Что мне делать, Борей?

— Если любишь, значит веришь. Если веришь, значит любишь. Не веришь — не любишь. Не любишь — забудь. Оставь ей возможность найти свое счастье.

— А моё? Моё счастье невозможно?

— Весь мир принадлежит тебе. Нужно только захотеть.

— Мне не нужен весь мир. Ждать столько лет, и теперь всё испортить.

— Ты испортил, тебе и исправлять.

— Но как?

— Для начала, оставить в живых.

— Что ты говоришь такое, отец?

— Ты убиваешь её. Жизнь уходит. Только мать удерживает её сейчас. Её собственная энергия истощена полностью. Она всё оставила тебе.

С ужасом:

— Но мне не было нужно!

— Ты не увидел, как взял. Ты должен управлять своим даром. Сейчас он управляет тобой. Ты можешь навредить кому-то.

Отчаянным шёпотом:

— Тому, кого люблю. Он включается, когда рядом она.

Кто-то осторожно поднял меня на руки, и стало тепло. Какой чудесный сон, наконец-то. Не буду просыпаться. Так хорошо. Дыхание на губах. Совсем хорошо. Останься так. Я буду спать вечно.

Утро разбудило болтливыми скворцами. Папаша семейства яростно притворялся то соловьём, то щеглом, то трясогузкой и щебетал на все мыслимые голоса, отгоняя потенциальных конкурентов с территории. Пернатые чада отчаянно повторяли за родителем. Звучало нецензурно и оглушающее. Мне отчего-то было смешно, и я отправилась посмотреть, что происходит.

— Делька? — папа поднялся с узкой постели, едва завидев меня в дверях.

— Отличное утро, па, — улыбнулась ему и чмокнула в щёку. Потянулась, мышцы недовольно отозвались.

— Ты как? В порядке? — папа встревожено пригладил сильно растрепанные волосы.

— Зарядку надо бы сделать, а так — ничего. Куда это мы вчера лазили, что всё так задеревенело? Ты, кстати, почему спрашиваешь?

Папа почесал за ухом, наморщив лицо, мучительно что-то соображая.

— Па, ты сам в порядке? Мама где?

— Я позову.

Мы были в небольшом охотничьем домике на склоне Иремеля. С нами была Анька и какой-то бородатый улыбчивый парень, который готовил нам еду и, кажется, был из туристического агентства. Он приветливо помахал мне рукой и позвал Аньку.

— Рад, что ты проснулась, спящая красавица, — у юноши был мягкий красивый голос и тёплые карие глаза. Он говорил с едва заметным, приятным уральским, акцентом. — Ей бы нужен сейчас осторожный массаж, — сказал Аньке.

— Это ещё зачем? — усмехнулась я и села на скамейку около стола.

— А теперь попробуй встать, — со спокойной улыбкой сказал странный бородач.

Получилось с трудом и мычанием. Парня звали Андрей, и он с моего разрешения осторожно нажал на мне несколько болезненных точек, после чего двигаться стало гораздо легче.

Мама меня напугала. Маленькая, худенькая, она съёжилась ещё больше и словно посерела. Тревожно стукнуло и сжалось внутри.

— Что с тобой, мамочка?

— Ничего, птичка. Как ты?

— Я? А, что со мной? — недоумевая ответила я. — Я — отлично,

— Тогда всё хорошо, — улыбнулась мама, — Я прилягу.

Мы были дома через три дня, после того, как мама тихо сказала:

— Я доеду.

И мы доехали. Весело и, кажется, быстро. Анька сказала:

— Если захочешь поговорить, звони в любое время.

— О чём? — спросила, искренне удивляясь.

Она пожала плечами в ответ:

— Вот о чём захочешь, о том и поговорим, — и коротко обняла меня на прощанье.