Кашпар Лен-мститель

Лену это было безразлично, сам он ни с кем особенно не вступал в разговоры, а благодаря ночным дежурствам ему удалось хоть немного поправить дела. Получал он теперь на целых шестьдесят геллеров больше и смог в первую же субботу купить себе новую рубашку. Деньги же, заработанные на стройке, он почти не расходовал — берег для Маржки. Его солдатская рубаха еще послужила бы, да стирать ее самому стало уже негде. До сих пор он делал это по воскресеньям на плотине у Подола, когда купался, однако наступили холода, строительство третьего этажа завершали в конце сентября. На корье в сарае трактира «У короля брабантского», что стоял на берегу реки, тоже не удавалось теперь ночевать — у полового на таких пташек был цепкий глаз. И теперь Лен спал на стройке, в кирпичной сторожке. Белье ему стирала жена рассыльного из дома напротив.

По вечерам Лен зажигал три красные сигнальные лампы и выстаивал под лесами, пугая прохожих вспыхивавшим в темноте огоньком сигареты. Дымил он как печная труба, напугав однажды даже хозяина, когда тот, возвращаясь домой, увидел только впалые щеки «привидения», озаренные сигаретой. В конце концов Конопик перестал желать Лену доброй ночи, поскольку тот никогда не отвечал.

Обычно Лен коротал вахту, глядя на улицу. С крыш тихо сползала густая тьма. В глазах у него метались цветные круги, в ушах звенело. Круги уходили в воронку, в узком горлышке которой горела лампа. Это пан Конопик сверял счета. Лен цепенел, глаза его застилало туманом, и он уже не различал ничего, кроме зеленого абажура да круглого, голого, хрупкого черепа Конопика. Хрупкости этой он, конечно, видеть никак не мог, но ощущал реально до дурноты. Он до боли в пальцах сжимал спрятанную в нагрудном кармане свинцовую гирьку, а потом, с трудом разжав их, лез в шапку за новой сигаретой.

Часами Лен мог стоять, опершись о сырую стену под лесами, скрытый штабелем кирпичей, глядя перед собой на несуществующий холм с лампой на вершине. Когда лампа горела, он будто слеп. И долгое время не видел ничего, кроме кругов в ободе вьющихся лиловых змеек. И Лен щупал воздух и старательно моргал, чтобы прогнать наваждение.

ГЛАВА 5

— Эй, девчонка синеока,
Не сиди ты у потока,
Не ходи туда! —

то Маречек, музыкальная душа и поклонник маэстро, под неутомимые скрипичные экзерсисы которого работала вся стройка, распевал во все горло, сидя на верхней перекладине лестницы, с которой слезал обычно, «как батрак с повети на гумно», а именно спиной к лестнице вопреки распространенному среди каменщиков правилу.

Он вторил виртуозу, игравшему песенку о синеокой девице в блестящей, головокружительной обработке. И, восхищенный искусством, не идущим, конечно, ни в какое сравнение с его чириканьем на флейте, Маречек продолжал:

— Там вада вьянам кражатца, жаль тваях ачаи, дявяца...[14]

Тут он смолк, сознав вдруг всю пошлость коверканья этой песенки, излюбленного занятия подвыпивших гуляк.

 — Слезай, а то сейчас на голову наступлю! — обратился он к Лену, стоявшему на перекладине как раз под ним.

Но Лен не слышал. Словно прикованный к лестнице, он глядел вниз, минуя перекладины лестницы, пролеты двух этажей, щели между балками и досками. Взгляд шел за пучком ярких солнечных лучей, до самого низу пронзивших леса. Сияющая линейка нижним концом упиралась в предмет, блестящий, точно отполированная слоновая кость, обозначив полоску, по которой его следовало рассечь. Хозяин вытер лысину платком, прикрыл от Лена светлую черту, на миг она засветилась снова и исчезла совсем.

— Ей-богу, ведь наступлю!.. — повторил Маречек и шутки ради, конечно, легонько коснулся ногой макушки Лена.

Лен вздрогнул и спрыгнул с лестницы на леса. Испуганный, побледневший, закрыл глаза от ужаса, схватился рукой за голову там, где к ней прикоснулась подошва.

— Ты уж не серчай, кто бы подумал, что у тебя на лесах голова закружится, — винился Маречек. — С чего это у тебя? С перепою, что ли, с недосыпу, с брюха пустого, а может, от всего вместе?

— Да ладно... — забурчал Лен, — чего там...

Но шапку все же снял и прижал ладонь к темени, будто его и правда невесть как стукнули. И только потом открыл глаза и глубоко вздохнул.

— Двигай давай вниз! Под ручки тебя, что ли, вести? — засмеялся снизу каменщик, который первым заговорил с ним с тех пор, как Лен пошел в сторожа. Сверху Лен не сразу его разглядел.

Он собрался с силами, чтобы и в самом деле не опозориться, не закачаться. Маречек, конечно же, не мог знать, что произошло с Леном, когда он коснулся ногой его головы как раз в том месте, которое солнечный лучик высветил на черепе пана Конопика.

— Фердик, куда, паршивец, лезешь? — крикнул обомлевший Маречек краснощекому крепышу-ученику, норовившему с лесов заглянуть в окно скрипача, откуда доносились флажолеты и пиццикато «Девицы синеокой».

Схватив паренька за уши, Маречек потряс его как следует, приговаривая:

— Запоминай, как он выводит, вот на масленицу соберем оркестр в Хлостиках, чтобы сыграл не хуже нам на потеху. Так-то, чтоб знал!