Каспар, Мельхиор и Бальтазар

Но Яуль был щедро вознагражден за свои муки, и в сострадании, которое я считал себя вправе к нему испытывать, таилась зависть. Во-первых, ему каждый день насыпали в чистые ясли овес и ячмень. И потом, у него были кобылицы. Чтобы понять значение этого обстоятельства, надо вспомнить, с какой непереносимой спесью относятся к ослам кони. Мало сказать, что они взирают на нас свысока. По сути дела, они нас просто не замечают, в их глазах мы значим не больше, чем мыши или мокрицы. Ну а кобылицы!.. Для осла они — высший шик, аристократки, высокомерные и недосягаемые. Да, кобылица — это величайший и сладчайший реванш, который осел может взять у верзилы коня. Но каким же это образом удается ослу соперничать с конем в его собственных владениях и даже отбить у него самку? Судьба неистощима на выдумки, вот она и изобрела для ослиного народа удивительнейшую, презабавную привилегию, и ключ к ее отгадке зовется мул. Что такое мул? Это скромное, сдержанное, старательное животное (увлекшись перечислением эпитетов, начинающихся на букву «с», я мог бы добавить еще: спокойное, сознательное, сильное, но я должен сдерживать свое чрезмерное словолюбие). Мул — это царь песчаных троп, крутых спусков, переходов вброд. Невозмутимый, неутомимый, уравновешенный, он идет…

Но в чем секрет стольких добродетелей? Да в том, что мулу неведомы смятение любви и тревоги деторождения. У мула никогда не бывает муленка. Чтобы произвести на свет маленького мула, нужны папа-осел и мама-кобылица. Вот почему некоторые ослы (а среди них и Яуль), избранные в качестве Отца будущих мулов (это самый почетный титул в нашем сообществе), получают в жены кобылиц.

Я отнюдь не принадлежу к числу сексуально озабоченных, и если мне свойственно честолюбие, оно состоит в другом. Но должен признаться, иной раз, видя, как Яуль возвращается утром после своих подвигов на лошадином поприще, досыта насладившийся и усталый, я начинал думать, что мир устроен несправедливо. Жизнь и в самом деле меня не баловала. Меня били, оскорбляли, навьючивали грузами тяжелее меня самого, а кормили чертополохом! С чего это люди вообразили, будто ослы любят чертополох? Дали бы нам хоть раз, хоть один-единственный раз, для разнообразия полакомиться клевером и зерном. А когда приходит наш последний час и, упав от истощения на краю обрыва, мы ждем, чтобы милосердная смерть положила конец нашим страданиям, нас преследует страх перед вороньем. Да, страх перед вороньем, потому что в наш смертный час мы познаем разницу между грифами и воронами. Ведь грифы нападают только на мертвецов. Пока в тебе теплится хоть искра жизни, тебе нечего их бояться: таинственным образом проведав об этом, они держатся от тебя на почтительном расстоянии. Но вороны, эти демоны, накидываются на умирающего, кромсая его заживо, и первым делом выклевывают ему глаза…

Все это необходимо знать, чтобы понять, в каком расположении духа я пребывал, когда в начале нынешней зимы мы с хозяином оказались в Вифлееме, большой иудейской деревне. В эту пору в провинции царил изрядный переполох, потому что император приказал произвести перепись населения и каждый обязан был внести в список себя и членов своей семьи, и непременно в том месте, где он родился. Вифлеем расположен на гребне холма, по склонам которого сбегают террасы и маленькие садики, подпираемые стенами, сложенными из сухого камня. Весной и в обычное время жить здесь, наверно, приятно, но в начале зимы, да еще в суматохе переписи, я горько сожалел о своем стойле в Джеле, деревне, из которой мы прибыли. Моему хозяину еще повезло — с женой и двумя детьми он нашел приют в трактире, гудевшем как улей. Рядом с трактиром располагалось что-то вроде крытого гумна, где можно было держать съестные припасы. Между этими двумя помещениями был узкий, никуда не ведущий проход, через него перекинули балки, а на них набросали охапки тростника, и получилось некое подобие соломенной крыши. Под этим шатким кровом поставили кормушку и положили подстилку для скотины, принадлежащей постояльцам. Там-то меня и привязали рядом с волом, выпряженным из тележки. Надо вам сказать, что я всегда ненавидел волов. Правда, это животное безобидное, но, к несчастью, у шурина моего хозяина есть вол, и во время пахоты родичи помогают друг другу и впрягают нас обоих в один плуг, несмотря на то что это строго запрещено законом.[10] А закон мудр, потому что, поверьте мне, нет ничего ужаснее работы в такой упряжке. У вола своя, неторопливая повадка, свой, безостановочный ритм. Он тянет шеей. Осел, как лошадь, тянет крупом. Он работает рывками: поднатужился — и пошел. Принуждать его подстраиваться к волу — все равно что привязать ему гирю к ногам, совершенно сковав его энергию, которая и так-то не очень велика!