Каспар, принц котов

Графиня улыбнулась и протянула мне руку в перчатке. Я растерялся. Ни разу я не пожимал руку никому из постояльцев. Посыльные и постояльцы вообще никогда не жмут друг другу руки. Но я видел, что она ждет этого от меня, и пожал ее руку. Рука была маленькая, а перчатка очень мягкая.

— Ты, я и принц Каспар станем большими друзьями. Я это знаю. А теперь можешь идти.

И я повернулся, чтобы уйти.

— Джонни Трот, — сказала она и опять засмеялась. — Извини, но уж очень у тебя смешная фамилия. Пожалуй, я таких смешных никогда не слышала. Я убедилась, Джонни Трот, что ты хороший мальчик. Знаешь, почему я так думаю? Ты ни разу не спросил про деньги. Я буду три месяца платить тебе по пять шиллингов в неделю — я здесь буду три месяца петь в опере. А, вот ты и улыбнулся опять. Мне нравится, как ты улыбаешься. Я думаю, если бы у тебя был хвост, ты бы размахивал им, как принц Каспар.

Когда я чуть позже принес наверх ее чемоданы и поставил в прихожей, я услышал, как она в гостиной играет на рояле и поет, и краем глаза увидел Каспара, который разлегся прямо перед ней, внимательно глядя на нее и в полном довольстве помахивая хвостом. Выйдя из номера, я еще немного постоял за дверью и послушал. Уже тогда, стоя в коридоре, я знал, что никогда не забуду этого дня. Но ни в ту минуту, ни потом, в самых несбыточных мечтах я и представить себе не мог, как приезд графини и появление Каспара навсегда переменят мою жизнь.

Вовсе не Джонни Трот

У меня никогда не было матери — да и отца тоже, если уж на то пошло; не было ни сестер, ни братьев — по крайней мере, я о них ничего не слыхал. Не то чтобы я очень горевал. Известное дело: чего не имел, о том не тоскуешь. Но думать — думаешь. Когда я мальчишкой жил в ислингтонском приюте, то, бывало, часто пытался представить себе, кто моя мать, как она выглядит, как одевается, как говорит. Почему-то отец меня мало занимал.

Помню, было мне лет девять, когда, возвращаясь из школы по Толлингтон-роуд, я увидел красивую даму в экипаже. Случилось так, что экипаж остановился прямо около меня. Дама была во всем черном, и я видел, что глаза у нее заплаканы. Не знаю почему, но я улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ. В ту минуту я был уверен, что она — моя мать. Тут экипаж тронулся снова, и она исчезла. Потом я несколько месяцев мечтал о ней. Но воспоминания об этой минуте со временем потускнели, а с ними — и моя мечта. Были у меня, конечно, и другие придуманные матери. Я вовсе не считал, что они непременно должны быть разодетыми или богатыми, но и представлять, что моя мать на карачках скребет чужие полы, у нее обветренные руки и красный от холода нос, тоже, понятно, не хотелось. Моя мать должна была прежде всего быть красивой. Она не могла быть ни слишком старой, ни слишком молодой. У нее не должно было быть других детей — я желал непременно оказаться ее единственным ребенком. И конечно, она должна была быть светловолосой, потому что у меня волосы светлые.

Я думаю, вполне понятно, почему через несколько дней я совершенно уверился, что графиня Кандинская по всем статьям годится мне в матери. Она была светловолоса, потрясающе красива и элегантна, возраста самого подходящего, и, насколько я знал, детей у нее не было. Ну а если она приходилась мне матерью, то выходило, что сам я был русским графом или принцем, кем именно — неважно. Чем больше я об этом думал, тем больше мне такая мысль нравилась и тем больше я мечтал об этом. Бывало, я подолгу лежал без сна в своей каморке на верхнем этаже для прислуги, где протекала крыша, а в водосточных трубах булькало и стонало, и мечтал, понимая, конечно, что все это сущая чепуха, но веря в нее — настолько, чтобы все равно получать удовольствие. Как я сейчас вспоминаю, именно эта дурацкая фантазия — помимо обязанности ухаживать за котом — заставляла меня так нетерпеливо ждать каждого посещения комнат графини, пока она была на репетициях. Я отправлялся туда при каждом возможном случае, всякий раз, как мое отсутствие в холле могло остаться незамеченным. Я то и дело поднимался и спускался в лифте с багажом и, когда только удавалось, ускользал на минутку-другую проведать Каспара. Мистер Фредди, конечно, заметил — он всегда и все замечал.

— Какие такие дела у тебя, парень? — как-то спросил он меня, когда я спустился вниз.

— Никаких дел, — ответил я, пожимая плечами.

— Ну, смотри, — сказал он, — а то в один прекрасный день из-за этих «никаких дел» наживешь себе кучу неприятностей со Скелетиной. Так что поостерегись.

Я знал, что мистер Фредди на меня не донесет — не такой он человек.