Каспар, принц котов

Обычно я заставал Каспара в спальне, где он сидел на подоконнике и провожал глазами баржи, проплывающие по реке, а иногда он спал, свернувшись клубком в своем кресле в гостиной. И в том и в другом случае он едва удостаивал меня взглядом, пока еда не оказывалась в миске, а сам он не решал, что, пожалуй, готов откушать. В те первые дни я чувствовал, что он относится ко мне почти так же, как большинство гостей, приезжающих в «Савой»: с этаким холодным пренебрежением. Я хотел с ним подружиться, но он держался отчужденно. Мне бы хотелось еще раз погладить его, но я не осмеливался: он глядел на меня так, что становилось ясно — он этого не желает. Однако я решался разговаривать с ним — быть может, потому, что он не мог мне ответить. Я присаживался на корточки возле кресла, где он лежал, умываясь после еды, и рассказывал ему, что зовут меня вовсе не Джонни Трот, а граф Николай Кандинский, — я знал, что русского царя зовут Николаем, и считал, что такое имя мне вполне годится. Я говорил Каспару, что на самом деле я пропавший сын графини, что она приехала в Лондон искать меня и что поэтому ко мне следует относиться более уважительно, даже если он и принц: ведь между принцем и графом разница невелика.

Он некоторое время слушал эти выдумки, но быстро уставал от них, начинал громко урчать, закрывал глаза и засыпал. И вдруг, всего через несколько дней, он, к моему удивлению, вспрыгнул после еды ко мне на колени. Я решил, что наконец он начинает видеть во мне ровню, что он, должно быть, все-таки поверил моей истории и что теперь мы станем друзьями. И я погладил его.

Видно, я поторопился. Каспар вонзил когти мне в колено, просто чтобы напомнить, кто тут принц, потом спрыгнул на пол, пошел к окну и уселся на подоконнике, подчеркнуто не обращая на меня внимания, удовлетворенно помахивая хвостом и провожая глазами баржи на реке. Я подошел и встал рядом, пытаясь помириться с ним.

— А я-то тебя так люблю! — сказал я ему. Сказал в насмешку, но тут же понял, что так оно и есть.

Существо он был неблагодарное и высокомерное, и любить его было совершенно не за что. Но, несмотря на все это, я любил его и хотел, чтобы он тоже меня полюбил. Хотя, честно сказать, в определенные моменты аристократическая отчужденность Каспара доставляла мне большое удовольствие. Дважды в день, во время перерывов в работе, я выводил его на прогулку. Мы ходили в парк у реки, но, чтобы попасть в парк, мне надо было провести Каспара на поводке через весь холл, от лифта до дверей. Могу поклясться — Каспар прекрасно понимал, что все на него смотрят и все им восхищаются. Он умел держать фасон, ступал с гордостью и достоинством, как и подобает кошачьему принцу, и величаво помахивал хвостом. Как я им в эти минуты гордился! Мистер Фредди всякий раз приподнимал цилиндр, когда мы проходили мимо. Я знаю, это был отчасти насмешливый жест, но чувствовалось в нем и кое-что другое. Мистер Фредди всегда ценил настоящий класс, а уж этого у Каспара не отнимешь. На сей счет ни у кого не оставалось сомнений. Даже у собак в парке. Довольно было одного ледяного взгляда Каспара, чтобы любая возникшая было у них мысль хорошенько погонять этого кота увядала на корню. Поджав хвосты, они лаяли на нас, но только с безопасного расстояния. Каспар ясно давал понять, что попросту презирает их, и более не обращал на них никакого внимания.

Именно в парке на скамье весенним днем, месяца через полтора, я получил от Каспара первый знак настоящей привязанности. Он сидел на парковой скамейке рядом со мной, нежась на солнышке, и я, сам того не замечая, стал гладить его по голове. Он поднял на меня глаза, чтобы показать, что он не против, а потом улыбнулся, я уверяю вас — улыбнулся. Я почувствовал, как его голова ткнулась мне в ладонь и урчание отдается во всем его теле. Хвост подрагивал от удовольствия. Знаю, это звучит глупо, но в ту минуту я был так счастлив, что чуть не заурчал сам. Я посмотрел ему в глаза и впервые почувствовал, что нравлюсь ему, что он наконец увидел во мне друга. Я счел это большой честью.

На следующее утро я встретил в холле графиню. Она очень спешила.

— Ах, Джонни Трот, — сказала она, когда я открыл перед ней дверь. — Я опаздываю на репетицию. Всю жизнь я опаздываю. Пройди часть пути со мной. Мне нужно сказать тебе что-то важное.

Моросил дождь, и я держал над ней раскрытый зонт, пока мы переходили Стрэнд и шли через рынок «Ковент-Гарден», мимо шарманки, ручку которой крутила обезьянка, мимо слепого солдата, игравшего на аккордеоне у фруктовых рядов. Она остановилась потрепать по холке лошадь угольщика, которая стояла в оглоблях телеги, свесив голову, промокшая и несчастная. Графиня сурово отчитала угольщика, когда тот появился из дверей паба, решительно объявив ему, что в такую погоду лошадь нужно накрывать попоной и что у них в России все знают, как правильно обращаться с лошадьми. Он и слова не посмел сказать — так был ошеломлен и пристыжен. Мы пошли дальше.