Каспий, 1920 год

Только здесь, в Баку, довелось узнать, как после Октября, подобно Балтийскому флоту, претерпев революционные преобразования, флотилия сделалась одним из передовых отрядов в борьбе за Советскую власть.

Помимо комиссара по военным и морским делам Г.Н. Корганова, председатель Ревкома и Совнаркома Степан Шаумян, совместно с А. Микояном и М. Азизбековым, пестовал вожаков и героев флотилии и непосредственно занимался ее делами, так как лучше других понимал необходимость укрепления морской силы для бакинских условий и правильно оценивал ее возможности.

Вот почему у флотилии есть своя революционная история, своя боевая летопись, свои имена героев и могилы тех, кто погиб в борьбе с белогвардейцами, турками, англичанами и мусаватистами ради торжества идей социализма. Именно эту задачу здесь, на Каспии, сейчас завершает Волжско-Каспийская Военная флотилия, укомплектованная такими же моряками, а частично - теми же моряками, то есть «бакинцами».

Правда, сложный переплет политических и национальных особенностей этого края, временно изолированного от России, и объединенные усилия реакционеров и интервентов привели к тому, что кадрам флотилии не удалось сохранить единства на большевистской платформе. Вследствие этого часть моряков поддалась на комбинированную провокацию эсеров и меньшевиков, проголосовав за приглашение англичан, тем самым погубив флотилию. Но даже после такого удара ее лучшие люди продолжали борьбу в бакинском подполье, на тех же кораблях (конечно, нелегально) и в составе «экспедиции», тайно снабжавшей Астрахань бензином, часто расплачиваясь за свою дерзость жизнью лучших товарищей - коммунистов.

Почему же тогда нет никакой преемственности?

Очевидно, так ставить вопрос нельзя.

Нет формальной (для данного случая, так сказать, непрерывной) преемственности. Но ее и не могло быть вследствие того, что в процессе последующей борьбы почти два года корабли под новым флагом и с новыми командами использовались для подавления рабочих и патриотов, выступавших против интервенции. Еще недавно корабли флотилии служили мусаватистскому правительству только для представительства или в качестве объектов политического торга с деникинцами или англичанами.

Очевидно все-таки, историческая преемственность с флотилией Коммуны есть и останется, так как из истории ее заслуг не выкинешь, а если так, то зачем две организации, два флага, хотя и под единым командованием?

Не совсем ясно {86}.

Самое тошное из всего, что пришлось здесь услышать о периоде временного господства врагов - это рассказы о «подвигах» англичан.

Все мы были воспитаны на представлении об Англии как о стране передовой цивилизации. Особенно в старом российском флоте было сильно развито увлечение всем английским. В результате биографию адмирала Нельсона знали лучше, чем жизнь и дела адмирала Ушакова, и Нельсон, а не Ушаков служил образцом для подражания.

Конечно, становясь более взрослыми, знакомясь с историей и литературой, постепенно начинали познавать «коварство Альбиона» и то, что «англичанка всегда гадит!». Почему-то это относилось преимущественно к области внешней политики, к дипломатии. Но практику, особенно вне Европы, то есть колонизаторские безобразия во всех частях света, помимо дипломатов, прикрывали своими стихами и рассказами Редьярд Киплинг и другие трубадуры Британской империи.

Нашему поколению на многое открыла глаза мировая война, но окончательно свалились все маскировочные покровы с английских политиканов и военных после Октябрьской революции. Гнусные бесчинства на Севере (Мурманск, Северная Двина, Архангельск, наконец, Мудьюг), поощрение и помощь в расправах с народом Колчаку, Деникину, Врангелю здесь, на Каспии, завершилась особо памятным по своей низости убийством двадцати шести бакинских комиссаров. До того я знал некоторые фамилии британских военных вроде Китченера и Хейга или Таундсенда {87}, севшего в калошу в Багдаде, но после 20 сентября 1918 года их заслонили имена капитана Тиг-Джонса и генерала Молиссона, которых мы не забудем до конца жизни.

И все же почти невероятным казался рассказ соседа по скамейке на приморском бульваре. Этот старикан в скромном чесучовом пиджаке и ветхой панаме на седой голове, видно, бедный, но аккуратный гражданин явно русского происхождения, не испугался матросской формы и, приветливо улыбнувшись, демонстративно подвинулся, как бы очищая нам место, хотя на большой скамье было достаточно просторно.

Собеседник оказался не только старшим чертежником городского архитектора, но и философом. Спокойно, с легкой иронией, прикрывавшей горечь, рассказывал он о крайнем шовинизме «отцов города» и о том, как страдали от этого русские, армяне или граждане других национальностей. О смене режимов вплоть до турецкого старик говорил больше в анекдотическом плане, выбирая смешные, но характерные эпизоды, очень умно вскрывая внутреннюю сущность этих якобы занятных, но на самом деле очень печальных казусов.

На каверзный вопрос: «А как было при Коммуне?» - старик, ничуть не задумываясь, ответил: