Недовольство собой усиливается, но развернуться и уйти не хватает решимости. Стою, задрав голову кверху, и жду сам не знаю чего. Луна, словно издеваясь, заливает балкон серебряным светом, и тут вдруг открывается дверь и выходит она.
«Мать честная, так не бывает! — У меня ошарашенно отвисает челюсть, как будто в душе я не желал чего-то подобного. Ильсана не видит меня, зато мне видно ее отлично. В призрачном ночном свете она словно древняя богиня, сошедшая с небес. Распущенные волосы ниспадают тяжелой золотой волной, белая стола из тончайшего шелка облегает ее фигуру, вычерчивая высокую грудь и тончайшую талию.
Она вышла как-то нервно, постояла мгновение, облокотившись на балюстраду, а затем также резко развернулась и скрылась в комнате. Все это произошло так быстро, что у меня даже возникло ощущение иллюзии.
«Может быть, она мне привиделась? — Зажмуриваюсь и встряхиваю головой, но это больше так, игра. На самом деле я знаю, что видел ее реально, просто все еще не могу согласиться с доводами разума: Все! Посмотрел, убедился, что она здесь, а теперь разворачивайся и дуй обратно. Еще успеешь до рассвета».
Бесспорно, это самое разумное продолжение, но претворить его в жизнь невероятно сложно, ибо контраргументов тоже немало. «Как?! Я шел полночи. Ради чего?! — Мои желания пытаются бороться с доводами рассудка. — Вот она в двух шагах, а я уйду, так и не выяснив все до конца, даже не сказав ей пары слов. Это попросту глупо!»
Неожиданно в мой спор с собственным разумом вмешивается демон.
Вот лучше бы он этого не говорил, теперь я точно должен расставить все точки над и. Не могу же я позволить считать себя слабовольным слюнтяем самому себе. Решительно выхожу из тени и, перебежав под стену дома, хватаюсь за тянущуюся вдоль стены лиану.
Последний взгляд назад и последнее увещевание Гора.
«Ладно!» — Огрызаюсь про себя и начинаю взбираться по лиане. Дело не сложное, в таких штуках у меня большой опыт. С самого детства во все труднодоступные места приходилось лазить мне, старик Перл уже тогда не отличался подвижностью.
Перебирая руками и упираясь ногами в стену, быстро добираюсь до балкона. Цепляюсь за балюстраду, подтягиваюсь, и опля, я уже перед стеклянной дверью. Она приоткрыта, и приложив ухо, несколько мгновений слушаю звуки из спальни. Ничего, кроме легких женских шагов! Приоткрываю створку пошире и просачиваюсь вовнутрь.
Ильсаны в спальне нет. Ее голос слышен из будуара за стеной. Она что-то шепчет или напевает. Не успеваю подключить помощь заклинания, как голос стихает, шуршит сдвигаемая занавесь, и Ильсана появляется в арке проема. Не замечая меня, она подходит к кровати, садится, и в этот момент, видимо что-то почувствовав, оборачивается.
— Ты?! — Увидев меня она испуганно вскакивает на ноги.
Молча смотрю ей в глаза и непроизвольно ловлю себя на мысли: «А страх ее портит!»
Это неприятно осознавать, но я отчетливо вижу — это не испуг неожиданности, это осознанный страх за содеянное. По сути, больше не нужны никакие слова, этот момент красноречиво говорит сам за себя. Она знает, что поступила со мной подло! Знает, что обманула и знает, что у меня есть право жаждать возмездия! Поэтому первой реакцией и был страх. Тот животный страх, что не в состоянии скрыть даже ее железная выдержка.
Этот предательское откровение длится лишь миг, и тут же Ильсана берет себя в руки. Испуг пропадает, а на лице появляется обычная ледяная маска.
— Ты! — Она повторила так, словно стерла предыдущее восклицание. — Зачем ты пришел?! Я думала, ты уже никогда не захочешь меня видеть.
Сейчас она выглядит так, как и должна: немного печальной, гордой и чуть таинственной, но момент ее непроизвольной искренности все еще стоит у меня перед глазами. Так отчетливо, что злая усмешка кривит мои губы.
— Конечно, ведь мертвые ничего не хотят! Представляешь! Ничего не желают, не просят, никуда не стремятся! С ними так хорошо и удобно. Им не надо врать, не надо притворяться… Наверное, поэтому ты отправила меня на казнь!
Что-то в моем лице в этот момент проявилось такого, что в глазах Ильсаны вновь промелькнул страх. Мелькнул и пропал, а вот сама она вновь изменилась. Теперь в ее образе больше грусти и жертвенности, а голос зазвучал так, будто она восходит на костер мученицы.