Катаев: «Погоня за вечной весной»

Соболев упрекал Катаева в отсутствии нескольких обещанных произведений: «Прошли три года. Прошли пять лет. Ни пьеса, ни роман не написаны», а тот не перечил, подтверждал: «Мы пишем позорно мало. Рекордно мало… – и даже прибавлял: – Все, что я написал до сих пор, абсолютно, совершенно ни в какой мере меня не удовлетворяет». Увлекшись самоедством, он принимался закусывать приятелями: «Большое преступление со стороны Бабеля, такого талантливого писателя, большое преступление – и перед читателем, и перед литературой – за все время написать десяток печатных листов…» – и с особенным аппетитом набрасывался на тех, кого называл «советскими декадентами», так что сказанное можно толковать и как раздраженную горячечную критику, и как расчетливое «отмежевание»: «Некоторые следы декадентства – у Леонова. Весь в декадентстве – Олеша, весь – Вишневский… Проза Мандельштама – проза декадента. Я хочу сказать об Олеше, потому что часто думаю об этом талантливом, но – пусть будет резко! – малокультурном писателе. Смотрите: Олеша нигде не переведен. Разве только случайно кто полюбопытствовал. Это писатель, который не выйдет за пределы одного языка. Олешу не переведут, ибо в Париже – к примеру, в Париже – он выглядел бы провинциалом. Там дети говорят метафорами Олеши, и часто говорят лучше Олеши. Там рядовые журналисты приносят в газету десятифранковые заметки с метафорами Олеши».

(Много позднее Катаев, наоборот, ставил Олеше в заслугу то, что его метафоричность «доходит до примитивной, почти кухонной простоты».)

«Сейчас Валентину Катаеву трудно как никогда», – замечал Соболев.

«Простота – наивысшая сложность, – распинался Катаев, выхаживая по комнате. – У меня сейчас переходный период… Я хочу изгнать из романа метафору, этот капустный кочан, эту словесную луковицу, в которой “триста одежек и все без застежек” и в которой вместо сердцевины – пустота».

Однако Соболев нежно язвил в финале: «А о простоте, – подумал собеседник, глядя вслед, – он говорил метафорами».

29 мая там же Соболев опубликовал текст «Гуляя по саду…» – разговор с Олешей, тоже растерянным, но смеющимся. «“У меня рак воображения… Посвящаю свою имитацию глубокомыслия Валентину Катаеву”… Это “посвящается Катаеву” Олеша произносит всякий раз, когда метафоричная напряженность речи готова оборваться под собственной тяжестью. Валентин Катаев… вызвал в этом неисправимом “изобретателе” прилив торжествующей, почти злорадной “метафороносной” энергии».

«Мы с Олешей друг с другом были беспощадны, – вспоминал 81-летний Катаев. – Не стеснялись в выражениях и не сердились. То, что мы говорили, сейчас сказать кому-то – это был бы скандал».

Первые рывки в сторону были предприняты Олешей еще в 1928-м (издевка над катаевской драматургией)… Разрасталось то соперничество, о котором оба потом так выразительно написали. «Может быть, судьбой с самого начала нам было предназначено стать вечными друзьями-соперниками или даже влюбленными друг в друга врагами», – писал Катаев. «По середине Горького в ЗИМе, как в огромной лакированной комнате, прокатил Катаев, – спустя годы поверял дневнику Олеша. – Я склонен забыть свою злобу против него. Кажется, он пишет сейчас лучше всех».

По мнению критика Сергея Белякова, уже в 1920-е годы у Олеши «накапливались раздражение, вызванная завистью ненависть к автору “Растратчиков”». Критик даже (весьма спорно) предполагает, что прототипом энергичного, хохочущего «колбасника» Бабичева в «Зависти» был именно Катаев, который «буквально всюду опережал Олешу». Того же мнения придерживается и литературовед Мария Литовская: Олешу злил «высокий, красивый, деятельный “колбасник”… которому все плывет в руки…». «Взаимная зависть крепче, чем любовь, всю жизнь привязывала нас друг к другу начиная с юности», – откровенно признавал Катаев.

5 июня в «Литературной газете» появилась заметка Шкловского «Простота – закономерность»: «Путешественники часто ошибаются. Я думаю, что метафоры французского мальчугана неожиданнее для Катаева, он всякую метафору языка приписывает говорящему. И на каждого говорящего француза приходится очень много метафор. Но дело не в этом. Дело, конечно, в том, что ошибка Катаева направленная. Катаев отказывается от метафор Олеши, сам уходя от метафор», – направленность «подкалывающего» острия статьи на Катаева очевидна при всей многозначительной смутности фраз. Шкловский вспоминал писателя середины XIX века Александра Вельтмана, написавшего «Неистового Роланда», близкого по сюжету гоголевскому «Ревизору»: «Весь Вельтман, у которого форма не была законом построения произведения, весь Вельтман распался, не уцелел. Мы должны говорить о реализме формы… Метафоры Валентина Катаева в романе “Время, вперед!” не реалистичны». Но задевал Шкловский и Олешу: «Конец “Зависти” распадается. Это сюжет Вельтмана, а не сюжет Гоголя».