Катаев. Погоня за вечной весной

Писатель Юрий Нагибин вспоминал, как в начале 1939-го его единодушно отстояли именно Катаев и Олеша. В клубе писателей дебютант прочитал рассказ о том, как юноша пытается добиться взрослой женщины и терпит фиаско из-за своей «незрелости». На автора набросились и начинающие, и именитые литераторы, обвиняя в том, что вместо пограничника или ударника он изобразил какую-то «чувственницу». «Я подумал о самоубийстве. А затем случилось нежданно-негаданное. Председательствующий на вечере Валентин Петрович Катаев вдруг покраснел и сказал резко:

— Ну, хватит играть его костями».

Следом из дверей раздался насмешливый голос Олеши:

— А ведь рассказ-то хороший!

Олеша хотел уйти (в ресторане ждали «золотые столбы коньяка»), но Катаев, уловив, что его мнение может повлиять на обсуждение, настоял, чтобы тот выступил.

«Катаев был неумолим, и Юрий Карлович покорился более сильному… Я был спасен. Две могучих руки схватили меня за шкирку и вытащили из проруби».

По словам Евгении Катаевой, в послевоенные годы Олеша приходил к ним, трепался с другом юности, просил на выпивку и получал…

Эмилий Миндлин вспоминал посиделку той поры на катаевской даче: «Откуда-то сбоку из-за сосен, как в театре, высветился Олеша… Мы пили водку, закусывали копченой рыбой, — Катаев притащил ее с кухни. Олеша много говорил о своей пьесе, — половина ее, по его словам, уже лежала у него в кармане.

Режиссер спросил: не подойдет ли пьеса Олеши для Центрального детского театра? Катаев снисходительно улыбнулся:

— Юре нужен МХАТ! На меньшее он сейчас не пойдет.

— На меньшее я не согласен, — подтвердил Олеша. Он был уже пьян.

С каждой минутой он пьянел все больше и больше, — закуривал папиросу не с той стороны, рукописи вываливались из карманов его плаща. Он подбирал их и, комкая, рассовывал по карманам. Ни новый роман, ни новая пьеса Олеши не появились».

2 декабря 1955 года Олеша писал своей матери: «Я с ним поссорился лет семь тому назад, и с тех пор мы так и не сошлись. Иногда я грущу по этому поводу, иногда, наоборот, считаю, что Катаев плохой человек и любить его не надо. Тем не менее с ним связана заря жизни, мы вместе начинали»…

По свидетельству мультипликатора Иосифа Боярского, общавшегося с Олешей, тот «очень часто порицал Катаева»: «Я почувствовал, что между Юрием Карловичем и Валентином Петровичем Катаевым была старая, неуловимая для постороннего глаза вражда».

Или еще одно свидетельство — Ирины Кичановой-Лифшиц, общавшейся с Зощенко: «М. М. очень огорчало то обстоятельство, что Катаев отвернулся от Олеши, и он хотел их примирить… Он шел с Олешей по улице и встретил Катаева. Он взял Олешу за руку и не дал ему сразу уйти. Но примирение не состоялось — Катаев резко свернул в сторону и пошел прочь…»

Драматург Александр Гладков вспоминал 1957 год, январский день катаевского шестидесятилетия, проведенный с Олешей: «О чем бы мы ни говорили, он все время возвращался к этому юбилею К., возвращался по-разному — то драматически, то элегически, то с задором, то с какой-то тихой грустью. Уже вечером и довольно поздно Ю. К. вдруг вскочил с места и заявил, что немедленно едет поздравлять К. Он попросил бутылку коньяку, засунул ее почему-то во внутренний карман пиджака и пошел к выходу. Через минуту он вернулся и предложил нам ехать с ним. Это было нелепо — все сидевшие за столом были незнакомы с К. Олеша уговаривал, настаивал, требовал, потом как-то неожиданно легко согласился, что ехать действительно не стоит. Бутылка коньяку была водружена на стол. Дальше в разговоре Ю. К. назвал К. “братом”, но тут же начал говорить злые парадоксы о братской любви. На короткое время мы остались вдвоем. Он вдруг спросил меня: кто лучше писатель — К. или он? Я промолчал и подумал, что это молчание его рассердит. Но он не рассердился и, наклонившись ко мне, сказал:

— Пишу лучше я, но… — он выдержал длинную театральную паузу, — …но его демон сильнее моего демона!..»

Последняя фраза, вероятно, была выстрадана и произносилась не раз, потому что приведена и в «Алмазном венце».

«Вы переворачиваете меня, как лодку», — запомнил и часто повторял Катаев предсмертную метафору Олеши, сказанную врачам.

В 1965 году вышла книга, составленная из оставшихся дневниковых записок Олеши. Ее собрал, покопавшись в его архивах, Виктор Шкловский при участии вдовы Олеши Ольги Суок и литературоведа Михаила Громова. Катаев полагал, что Шкловский скрыл важную часть дневников, изуродовал их, неправильно скомпоновав те лоскутки, которые включил в книгу, вдобавок — какая гнусность! — дал ей затрепанное название «Ни дня без строчки», совсем не то, какое было у автора: «Он хотел назвать ее “Прощание с жизнью”, но не назвал, потому что просто не успел».

Вот если бы эти рукописи доверили Катаеву, так остро чувствовавшему ушедшего соперника-собрата, а не этому теоретику (он ведь тоже был соперником «ключика», но в другом — женился на Серафиме Суок)…

Катаев вообще с давних пор не любил Шкловского — взаимно.

«Фельдшер, выдающий себя за доктора медицины», — сказано в «Траве забвенья».