Катафалк дальнего следования [Сборник]

И Горев принялся за работу, напевая что-то под нос. Гремели инструменты, кожу то обжигало средство для обработки ран, то холодила сталь инструментов. Гуров дергался от боли, но терпел, врач деликатными движениями сшил разрубленную ушную раковину и перешел к скуле. Они оба молчали, никак не решаясь начать разговор о том, что произошло. Лев Иванович раздумывал над тем, можно ли доверять старому доктору? Он ведь может только изображать противника существующего порядка в поселке, а при этом быть таким же соглядатаем, как и все. Следить, докладывать, разносить слухи, тайно ненавидеть как своих, так и приезжих, лишь на кухне у себя, когда никто не слышит, жаловаться на местную администрацию и владелицу завода. Но врач и сам нарушил длинную паузу:

– Лев Иванович, вы бы лучше уезжали из нашего поселка. Ни к чему вам в этой грязи возиться, изменить здесь уже ничего невозможно. А себе проблем вы уже с избытком нашли. – Старик кивнул на раны на голове оперативника.

– И вы туда же… – Гурову стало досадно от того, что даже старенький врач, который так понравился ему своей открытостью, хочет поскорее избавиться от него.

– Не так вы понимаете. Я бы только был рад, если вы наше болотце перевернете и вытряхнете всю гниль, что скопилась в нем за долгие годы существования. Только уж простите, не верю. Завод со святой водой приносит огромные деньги, вы же видели фуры, что днем и ночью везут груз по всей России. Здесь свои законы работают и своя власть. За деньги можно купить многое, в том числе и молчание любого человека в Туманном.

– И ваше?

– Мне деньги не нужны уже, семья кончилась, а умирать я хочу с чистой совестью, а не большим счетом в банке. Но у других есть ради кого молчать, скрывать все, что здесь происходит. Вы для них сейчас как красная тряпка для быка, влезли пускай в нищую, но стабильную жизнь. Взрыв на железке, труп в вагоне, еще один труп в лесу рядом с вокзалом. Я понимаю, что вы к этому делу имеете отношение лишь как сотрудник МВД и больше чем кто-либо хотите найти убийцу. Но для местных вы источник страха.

– И что здесь происходит, скажите мне. Раз вы ничего не боитесь, объясните, почему на меня напали, пытались убить? За что меня так возненавидели?

– Страх! Я уже рассказывал вам. Завод приносит огромные деньги, а чудодейственная сила воды построена на обмане, на обычной болезни нашего священника. Я не знаю подробностей, как все происходит, как делают розовой воду из источника, выдавая ее за освященную кровавыми слезами. Но точно знаю, что владелица завода и священник боятся лишиться своего дохода, раскрыть свою тайну из-за того, что московский чужак в поселке задает неудобные вопросы, заходит, куда не положено заходить без приглашения. И местных они настраивают против вас. Это, – врач кивнул на свежие швы на лице полковника, – может быть только началом еще больших неприятностей.

– Вы сможете повторить свои слова на протокол, официально?

– Да… – Горев тяжело вздохнул. – Я мечтал все это время рассказать о тайне официально, уничтожить завод, священника, его хозяйку. Развалить их слаженный бизнес. Моя дочь… она… попала в аварию… Вернее… – Старик, прежде чем начать свой горький рассказ, говорил так, будто решался прыгнуть в ледяную воду.

Один из грузовиков, что возят живую воду, сбил мою жену и дочь на дороге, когда они шли в церковь. Жена была верующей, без фанатизма, но церковь посещала. В тот день была Пасха, и они шли на утреннюю службу, чтобы освятить яйца и кулич. Жена отлетела к обочине, а дочь угодила под машину. Она еще жила потом два дня, находясь в коме. Все два дня жена омывала ее этой чертовой водой, пыталась напоить, залить ей воду в рот пипеткой. Мне приходилось оттаскивать ее, давать снотворное, чтобы она не залила моей девочке легкие. Но моя жена сошла с ума, она больше не верила в меня, в медицину, в науку. Она ждала чуда, ждала помощи бога. Пила воду сама, мыла ею пол в реанимационной палате, ежедневно приводила священника читать молитву и окроплять чудодейственной водой двери палаты. И он приходил, молился, тряс своей кистью у меня на глазах. Зная, что я в курсе его болезни. Он врал моей супруге в глаза, обещал ей чудо и при этом понимал – я знаю о том, что нет никакого чуда, нет никакой надежды на спасение!