Катакомбы

Заходя с моря, самолет стал делать круг, и теперь мальчик снова видел обыкновенную сухую, сероватую степь, а в степи два синих лимана.

Под крылом побежала трава, степные ромашки, самолет коснулся земли, подскочил и покатился.

Открыли дверцу, спустили лесенку.

В Одессе юг царил безраздельно. Знойное утро сияло над тишиной степного аэродрома. Раскаленный воздух струился по горизонту, и Петя увидел незнакомые ему перистые уксусные деревца и белые аэродромные постройки, утонувшие в разросшихся, одичавших цветниках, которые волнисто шевелились вдалеке, как отражение в текучей воде.

— Папка! — крикнула Галя, с визгом бросаясь вперед, к человеку, присевшему перед ней на корточки и раскинувшему руки.

Она ринулась в эти раскинутые руки и тотчас взлетела вверх.

Выгоревшая фуражка пограничника упала в траву. Он усадил девочку на бурую от загара шею.

— Петя, иди сюда, смотри, это мой папка! — говорила она возбужденно, вся сияя от счастья, с удовольствием произнося слово «папка». — Папка, смотри это мальчик Петя. Мы вместе летели от Харькова. А это Петин папка. Они командировочные.

Девочка болтала, не умолкая, в простодушном восторге, что в мире все так хорошо устроено: у нее есть папка, и у Пети есть папка…

— Вот и ладно, — весело сказал папка-пограничник. — Стало быть, этот молодой человек приятной наружности твой новый кавалер?

— Я не кавалер, — смущенно сказал Петя.

— Он вице-президент, — сказал Петр Васильевич. — Вы с ним не шутите!

— Еще того лучше, — ответил пограничник. — Мы любим вице-президентов.

У Галиного папки было приветливое лицо с синими глазами, с крупным обветренным, волевым ртом, с мелкими бисерками пота на носу. Весь он был такой сильный, складный в своих запыленных сапогах, выгоревшей льняной гимнастерке с расстегнутым и отогнутым воротником, аккуратно подшитым свежим белоснежным подворотничком: настоящий командир-пограничник.

Мальчик уже был готов, пользуясь случаем, поговорить со знающим человеком о пограничных делах, о диверсантах, о собаках, но в это время подъехал грузовик.

— Ну, Галина, это за нами. Прощайся со своим кавалером.

— До свиданья, мальчик.

— Куда же вы едете? — спросил Петя, с горечью чувствуя, что сейчас, сию минуту это прелестное знакомство безжалостно прервется и он уже больше никогда не увидит веселую, пеструю девочку.

— В Бессарабию, — радостно сказала девочка, по-видимому не испытывая ни малейшего сожаления, что навсегда расстается с Петей.

Мальчик почувствовал нечто вроде обиды.

— А я думал, ты будешь жить в Одессе. Значит, больше не увидимся?

— Значит, не увидимся.

Она держала Петю за мизинец и раскачивала его руку.

— Ну, дочка, хватит прощаться!

Пограничник посадил девочку рядом с водителем и, подойдя к Петру Васильевичу, представился:

— Старший лейтенант Павлов. Так сказать, здравствуйте и прощайте.

— Очень приятно. Бачей.

— Ну, это я знаю, — улыбаясь одними глазами, сказал Павлов. — Вы у нас в Москве в клубе НКВД в позапрошлом году читали лекцию по истории советского права. Но помните? А я вас сразу узнал. Долго собираетесь пробыть в Одессе?

— Недели две-три. Как позволят дела. У меня здесь арбитраж.

— В Бессарабии у нас побывать не предполагаете?

— Хотелось бы. Это моя заветная мечта. Бессарабия, роскошно выражаясь, — страна моего детства. Бугар Шабо. Аккерман. Будани. — У Петра Васильевича заблестели глаза, когда он произносил эти слова.

— Так милости просим к нам на заставу. Может быть, проведете между делом одну-две беседы на юридические темы с комсоставом. Будем вам очень благодарны. Только не откладывайте.

— А что?

— Знаете, какое сейчас время. Там по стране не слишком ощущается, а у нас на границе заметно. Я и с дочкой на всякий случай хочу повидаться…

— Вы думаете? — после некоторого молчания спросил Петр Васильевич.

— Значит, ждем! — Павлов крепко пожал Петру Васильевичу руку, одним махом прыгнул в грузовик, и машина в облаках особенной, белой и душной черноморской пыли умчала старшего лейтенанта Павлова и его дочку со всеми ее лентами, бусами и венком харьковских ромашек, съехавшим набекрень.

Петя с отцом остались одни.

На миг Петр Васильевич почувствовал беспокойство, какую-то странную душевную тесность, как будто бы увидел неизвестно откуда явившуюся тень, скользнувшую по сухой, счастливой, сияющей от июньского зноя земле.

Их никто не встретил.

Правда, Колесничуку была отправлена телеграмма, но на него была слабая надежда. Бачей хорошо знал характер Колесничука.

Отец взял сына за руку, и они бодро зашагали в город, до которого было пять-шесть километров. Для путешественников-пешеходов не так-то много.

Сначала они шли по суховатой траве аэродрома, потом по пыльной степной дороге.

— Ну как, Петушок? Хорошо?

— Очень!

Мальчик сказал правду. Ему очень нравилось идти рядом с большим, веселым отцом, чувствуя себя не только любимым сыном, но также младшим товарищем, наслаждаясь свободой и какой-то особой мужской независимостью.

Но от южной природы Петя ожидал большего. Она оказалась слишком скромной, неяркой.