Катакомбы

– Найн, – еще быстрее ответил незнакомец.

Они некоторое время молчали. Черноиваненко задал эти два вопроса по-румынски и по-немецки – исключительно для того, чтобы услышать произношение незнакомца. Произношение было русское. Но и это ничего не объясняло. В "Аргусе" могли работать русские белогвардейцы. Это было вполне естественно.

Переговоры явно зашли в тупик. Конечно, проще всего было дать сигнал своим ребятам, выхватить из-за пояса гранату и крикнуть: "Руки вверх!" Но так мог поступить лишь чересчур горячий и неопытный подпольщик. Черноиваненко хорошо понимал, что незнакомец – так же как и он – не один. Он не сомневался, что за спиной незнакомца – в темноте подземного хода – скрыты в засаде вооруженные до зубов люди, может быть целый отряд.

– Слушайте, Кот, – сказал Черноиваненко решительно, – так мы с вами ни до чего не договоримся. Ближе к делу!

– Давайте ближе к делу, – спокойно ответил незнакомец. – Я вас слушаю.

Это "я вас слушаю" понравилось Черноиваненко. Это был язык "своего". Но и это ничего не объясняло, так как могло быть маскировкой.

– Давайте по-честному, – сказал Черноиваненко, прекрасно понимая, что по-честному можно разговаривать только со "своими", а с "чужими" по-честному разговаривать не только бесполезно, но и глупо.

– Давайте по-честному, – улыбаясь странной, напряженной улыбкой, сказал незнакомец.

– Сколько за вашей спиной спрятано вооруженных людей?

– А за вашей?

– Во всяком случае, больше, чем за вашей, – сказал Черноиваненко.

– Предупреждаю, – серьезно заметил незнакомец, – что если кто-нибудь из ваших поднимет голову из-за камня, то за последствия я не ручаюсь.

– Слушайте, Кот, – сказал Черноиваненко раздраженно, – или – или! Кто вы? И не будем морочить друг другу голову.

– Хорошо, – ответил незнакомец решительно. – Я Дружинин. Вас это устраивает?

К этому времени имя Дружинина уже приобрело такую известность среди врагов и среди друзей, что не нужны были никакие дополнительные объяснения. Сердце Черноиваненко радостно дрогнуло. О, если бы это действительно был Дружинин!

– Допустим, – сказал он, – поверю вам на слово.

– А кто вы? – спросил неизвестный.

Черноиваненко выставил вперед плечо, коротко мотнул головой и прищурился:

– А я "Дядя Гаврик". Вас это устраивает?

Имя "Дядя Гаврик" не было столь громким, как имя Дружинина, но все же оно было достаточно известно, особенно в районе села Усатова. И если этот человек был действительно Дружинин, то Черноиваненко мог с достоинством назвать ему свое партизанское имя.

– Допустим, что вы "Дядя Гаврик", – холодно сказал человек, назвавшийся Дружининым. – А как вы это докажете?

Они молча стояли друг против друга, настороженные, решительные, готовые в любой миг поцеловаться или убить друг друга, в зависимости от обстоятельств. Вдруг из-за спины человека, назвавшегося Дружининым, вышла темная фигура и бросилась к Черноиваненко.

– Стой! – крикнул Черноиваненко, вырывая из-за пояса гранату.

Но было уже поздно. Две руки обхватили его плечи, и чей-то незнакомый и вместе с тем мучительно знакомый голос с мягкими черноморскими интонациями воскликнул:

– Чудак, что ты здесь делаешь?

И Черноиваненко узнал этот голос.

– Бачей! – отступая на шаг, сказал Черноиваненко. – Петька?

– Вот именно.

И они трижды обнялись и трижды поцеловались, после каждого поцелуя отступая на шаг, вытирая губы и снова бросаясь вперед с сияющими, смеющимися глазами.

А вокруг них с пистолетами и автоматами в руках, с фонарями, ручными гранатами и ломами, обмотанные пулеметными лентами, серые от подземной пыли, грозные, стояли друг против друга два отряда, все еще подозрительно переглядываясь, но уже чувствуя большое облегчение и радость от сознания, что все обошлось так благополучно и "свои" нашли "своих".

45. ОТЕЦ И СЫН

– Ну, маленький, расскажи, как ты здесь живешь.

– Так и живу, папочка.

Петр Васильевич несколько раз уже произносил эту фразу: "Ну, маленький, расскажи, как ты здесь живешь". Он повторял ее машинально, и так же машинально Петя отвечал: "Так и живу, папочка". Но разве дело было в словах? Они смотрели друг на друга и не могли насмотреться. Со страстной жадностью они изучали друг друга.

Петр Васильевич с наслаждением прикасался к сыну. Отец то ерошил пыльные, плохо стриженные волосы сына, то он брал сына за щеки, притягивал к себе, заглядывал в его карие глаза, грустные, повзрослевшие, с резко определившимися бровями и все еще детскими ресницами. Этот большой мальчик с длинными ногами был его сын, его маленький Петруша. Его трудно было узнать. Странная короткая куртка, сделанная из грубо обрезанного полушубка, старые мужские брюки, стоптанные и много раз неумело заплатанные башмаки, противогаз через плечо и граната, засунутая за пазуху, пыльные волосы, слегка курчавые на висках и на серой от пыли шее, по-детски нежной, теплой, и решительное выражение возмужавшего лица… Да, это его мальчик, его Петушок, и вместе с тем это уже маленький солдат, партизан, самостоятельный человек, подпольщик. Это уже мужчина. С ним можно разговаривать, как с мужчиной, как равный с равным.