Катакомбы

– "Товарищи партизаны!" Восклицательный знак, – прочел Черноиваненко, приставив письмо к фонарю. – Они, подлецы, так и пишут: "товарищи". Ну и мерзавцы!.. "Красная Армия катится на восток. Возврата Советской власти и Красной Армии нет". Точка. "Доблестные, победоносные немецкая и румынская армии молниеносно продвигаются на восток". Вот именно! Продвинулись до самой Москвы и там получили по морде. "Ваша борьба бесцельна". Это мы еще посмотрим! "Нам известно, что вы терпите лишения, болезни, голод". Нетрудно догадаться! "Вы должны понять, что вы не повернете колеса военной истории назад". Колесо военной истории – это что-то сильно умное. "Сдавайтесь. Мы вам гарантируем жизнь в концентрационных лагерях на правах военнопленных. Срок ультиматума двадцать четыре часа. В случае непринятия нашего ультиматума мы располагаем такими средствами, что вы будете уничтожены в одно мгновение". Соли нам на хвост насыпать… "Наш офицер будет ходить у выхода первой шахты". Стало быть, у "ежиков". Они, видать, кроме "ежиков", ни о каких других наших выходах понятия не имеют. Это надо учесть! "Он будет в белых перчатках…"

Тут Леня Цимбал хихикнул и к слову "белые" приложил такой эпитет, который невозможно привести в печати при всем желании. Черноиваненко строго посмотрел на Леню через очки и, повысив голос, повторил:

– "Он будет в белых перчатках. Вы должны выходить к этому офицеру по одному, без оружия. Военное командование". Все. Видать, придется-таки нам выходить и сдаваться этому… в белых перчатках, – сказал Черноиваненко. Как вы на это смотрите, товарищи?

Он повернулся и вдруг увидел Синичкина-Железного, который стоял в штреке. Никто не заметил, как он подошел. Было трудно себе представить, каким образом ему удалось без посторонней помощи встать, одеться и дотащиться сюда. Все с удивлением смотрели на его длинную, костлявую фигуру, завернутую в шинель, как в больничный халат. Он стоял, тяжело опираясь на винтовку, трудно дышал и улыбался. Но что это была за улыбка! Если бы офицер в белых перчатках мог в эту минуту увидеть улыбку Синичкина-Железного, его бы, наверное, прошиб холодный пот.

А Леня Цимбал, как будто его тронули шилом, даже весь как-то вдруг взвился от веселья.

– Нет, товарищи, вы слышали что-нибудь подобное? – закричал он, хлопая себя по бедрам. – Ах, гады! Кому они предлагают сдаться? Да что они одурели? Они, кажется, совершенно забыли, с кем имеют дело. Разрешите, сказал он, беря из рук Черноиваненко письмо. – Пошли, ребята, в красный уголок! Мы им сейчас напишем ответ. Мы им напи-шем! – Его карие глаза блеснули озорно, неистово. – Мы им сейчас сочиним такой ответ, который даже и не снился нашим многоуважаемым предкам, написавшим в свое время, надо-таки признаться, добрую цидулку турецкому султану, как это довольно жизненно изображено в московской Третьяковской галерее, в картине Репина "Запорожцы"… Верно, товарищ Черноиваненко?

Но Черноиваненко взял из рук Лени Цимбала письмо и резко сказал:

– Нет!

– Что, опять нехорошо? – удивился Леня.

– Нет! – повторил Черноиваненко и скомкал письмо. – Не дождутся они, мерзавцы, такой чести, чтобы получить от нас письмо. Мы не запорожцы, а они – тем более – не султан. Нам с ними шутить не приходится. Мы им ответим, но только совсем в другом роде. Мы им покажем белые перчатки! – и бросил письмо на землю.

– Добре! – сказал Синичкин-Железный. – Я это разделяю. А их ультиматум все же надо подшить к делу.

С этими словами он медленно, кряхтя, наклонился, поднял письмо, не торопясь, разгладил его и спрятал в карман.

– Николай Васильевич, кто вам разрешил вставать с постели? – строго сказал Черноиваненко.

– Я совершенно здоров, – мрачно блеснув глазами, ответил Синичкин-Железный. – И я очень вас прошу больше не возвращаться к этому вопросу.

– Так вот что, товарищи, – сказал Черноиваненко. – Пока что ход "ежики" окончательно мы не будем заделывать. Я думаю, он нам еще сослужит последнюю службу. А уж потом мы его прочно заделаем и будем ходить с черного хода. Он многозначительно поднял брови. – Будем ходить с черного хода. Да.

На исходе ночи, в тот мертвый предутренний час, когда даже самых бдительных часовых обычно одолевает сон, Туляков и Цимбал, нагруженные большими трофейными минами, вылезли по веревке из колодца.

Мороза почти не было. Как это часто случается на юге, среди зимы вдруг наступила короткая оттепель.

Дул мягкий морской ветер, и звезды так равномерно мерцали, как будто бы по ним время от времени проводили темной ладонью.

Над головой небо было серое, и чем ниже оно спускалось, тем становилось темнее, а на горизонте, над мутными, безлюдными снегами, оно было как черный бархат.