Катакомбы

Максимов сидел, опустив голову, с напряженным выражением лица, покрытого мелкими капельками пота: в чулане было жарко. Было видно, что он, не имея возможности записывать, старается как можно лучше запомнить каждое слово Черноиваненко. Иногда он его останавливал, переспрашивал. Это был первый отчет Черноиваненко в своей работе. Отчитываясь перед партизанским штабом и перед партией, он как бы отчитывался перед самим собой и невольно видел деятельность своего подпольного райкома со стороны.

Сделано было, конечно, много. Но, с другой стороны, отчитываясь, Черноиваненко вдруг ясно увидел то, что до сих пор только как-то неопределенно чувствовал, а именно: сеть большая, людей много, а сама работа ведется без связи с общим стратегическим планом войны. Собственно, план был. В его основании лежало общее указание о необходимости создавать в захваченных районах невыносимые условия для врага. И Черноиваненко их создавал, пользуясь каждым удобным случаем. Обстреливали неприятельские патрули, снимали часовых, уничтожали одиночных офицеров, резали провода. Но все это как-то не было связано с общими военными задачами, не являлось частью единого стратегического плана.

Эту мысль Черноиваненко и высказал, заканчивая свой отчет. Высказывал просто, с прямотой человека, привыкшего ставить дело, порученное ему партией, выше личного самолюбия.

– Так и доложите в штабе, – сказал он, строго глядя в лицо Максимову острыми глазами, окруженными сетью суховатых морщин.

– Доложу.

Максимов некоторое время молчал, еще раз повторяя про себя все то, что ему сказал Черноиваненко. Наконец, закрепив это в уме, поднял голову и встряхнул своими длинными гофрированными волосами, которые, по-видимому, его сильно раздражали.

– А что, вы, часом, не простудитесь в этих немецких штанцах? – сказал Черноиваненко, лукаво блестя глазами.

– И не говорите! – вздохнул Максимов. – Лучше совсем голым по городу ходить. По крайней мере, не так стыдно… Но ничего не попишешь. Такая наша жизнь… Ну, так вот что, товарищ Черноиваненко, – сказал он своим прежним, сдержанным, штабным тоном, очевидно считая, что "перекурка" слишком затянулась, – теперь позвольте передать вам инструкции штаба.

Через некоторое время послышалось осторожное постукивание в дверь.

– Это ты, Жора? – негромко спросил Черноиваненко. – В чем дело?

– Уже время закрывать магазин, – послышался из-за двери шепот Колесничука. – Сейчас начнется полицейский обход. Закругляйтесь.

Черноиваненко и Максимов так заговорились, что не заметили, как пролетело время.

– Сейчас, Жора, кончаем. Постой возле двери.

– Ну, – сказал Максимов, вставая и протягивая Черноиваненко руку, бывайте здоровы, живите богато, а мы уезжаем до дому, до хаты.

– Всего наикращего, – сказал Черноиваненко, весело хлопнув его по большой открытой ладони, и крепко пожал ее своей небольшой сильной рукой. Кланяйтесь командованию и передайте, что боевой приказ будет выполнен. Извините, что так мало до сих пор сделали.

– Между прочим, не так уж мало, – заметил Максимов, закладывая за уши свои гофрированные волосы. – Помимо всего прочего, вы сковываете целую румынскую дивизию.

– Это что-то для нас новое, – пробормотал с удивлением Черноиваненко. Каким образом?

– В районе Усатовских катакомб румынское командование специально держит на всякий случай несколько запасных полков. У нас в штабе имеется секретный приказ Антонеску по этому поводу, захваченный нашими людьми у одного рассеянного румынского полковника. Учтите это и не слишком прибедняйтесь. Но, конечно, и не останавливайтесь на достигнутом, – прибавил Максимов поспешно. – Что еще передать?

– Передайте привет от коммунистов и беспартийных Усатовских катакомб. Все будет сделано. Счастливого пути! Не забывайте.

– Не забудем.

– Адрес наш теперь знаете?

– Комиссионный магазин "Жоржъ".

– Точно. В любое время. Только предупредите за несколько дней интенданта третьего ранга Колесничука, – улыбнулся одними глазами Черноиваненко. – Когда вас прикажете ждать в следующий раз?

– Я думаю, примерно через месяц-два. Я или кто-нибудь другой. В зависимости от обстановки. Ауфвидерзеен!

– Жора, открой дверь!

Снаружи послышался легкий звук отодвигаемого засова.

– Оказывается, я был заперт? – спросил Максимов.

– А вы думали! – весело ответил Черноиваненко и откинул внутренний крючок. – Подождите… Жора, все в порядке? Можно выходить?

– Выходите, только поскорее.

– Прошу вас!

Черноиваненко распахнул дверь, и капитан Максимов, насвистывая вальс из "Сильвы", вразвалку вышел из пустого магазина на пустынную Дерибасовскую улицу, насквозь освещенную знойным вечерним солнцем.

36. «КАКИХ МОЧЕНЫХ?»

Никто не знал, что творится в душе у Колесничука. Временами его охватывала апатия. Временами он чувствовал прилив такой ярости, что у него начинали трястись руки. Минутами у него возникали фантастические мечты: он начинал верить, что пройдет месяц, явится Ионел Миря и выкупит свои векселя. По ночам он плохо спал, кряхтел, переворачивался с боку на бок, томился.