Катакомбы Военного спуска

Человеческая память занятна: порой в ней остается какая-то несущественная мелочь, преследующая человека годами, а иногда из нее удается просто выдавить, просто стереть самые чудовищные воспоминания – настолько страшные, что после них, казалось бы, никак нельзя продолжать жить. Так происходило с памятью Володи. Дни, проведенные в тюрьме, произвели в его душе, в его сознании такой перелом, что он попросту попытался стереть их полностью из воспоминаний, покрыть плотным покрывалом, ничего не пропускающим наружу. Как будто ничего не было. Ему постоянно казалось, что если что-то вырвется из-под этого покрывала, это будет как выстрел в упор – на поражение. А выстрел на поражение совсем не гарантия того, что можно подняться и идти дальше.

Поэтому Володя, борясь с собой, все же добился того, что те страшные дни плавали в его воспоминаниях в каком-то мареве, терялись, меркли, покрытые плотной вуалью. Очень скоро он так в этом преуспел, что и сам перестал помнить об этом ужасе – о Тюремном замке на Люстдорфской дороге. И если бы его попросили рассказать об этом, он не смог бы и слова произнести – он ничего не помнил.

Такая потеря памяти объяснялась весьма просто. Само помещение в тюрьму вызывало в душе его и в сознании такое потрясение, что его мозг просто сломался, полностью отказавшись воспринимать действительность.

Он, бывший князь, человек тонкого ума и интеллектуальной чистоты, человек, чьи высокие моральные принципы были заложены в благородстве его крови, вдруг попал в окружение тех, кто никогда даже близко не появлялся в его картине мира, тех, кого он ненавидел и презирал, кто не вызывал у него ничего, кроме брезгливости. Мир, в котором он оказался не по своей воле, стал раскаленным гвоздем, вбитым судьбой в основание его распятия.

Это было настолько ужасно, что сознание его разделилось на две части и перестало существовать в том виде, в котором находилось раньше. И, сломленное в этом бреду, стало рисовать картины, не имеющие ничего общего с действительностью. Это вытеснение совсем не было болезненным, наоборот. Оно помогло ему выжить – там, в тюрьме, и потом, когда Сосновский вернулся в этот новый мир. Прошлого для него больше не существовало.

Самым страшным свойством тюрьмы – и Володя ощутил это сразу – стало то, что она, как огромная мясорубка, перемалывала людей, и из страшных стен всегда выходил совсем не тот человек, который в нее входил. Тюрьма меняла его, заставляла лицемерить, подличать, лгать, притворяться, пытаясь выжить в условиях, в которых невозможно было выжить. Такие общечеловеческие ценности, как порядочность, честность, милосердие, сочувствие, понимание, доброта, уважение к чужой жизни, трансформировались самым ужасающим образом, превращая человека в некоего монстра, неспособного на нормальные, человеческие поступки. Именно поэтому, увидев все собственными глазами, Володя и утверждал, что почти все уголовники – это неискренние, лицемерные, подлые люди, потому что с другими качествами в этом мире нельзя было выжить.

Позже, немного справившись с жизнью и вернувшись в мир живым, Сосновский все-таки попытался восстановить в памяти те короткие, обрывочные воспоминания, свидетелем которых он был. Но это стало причинять ему настолько мучительную боль, что не то что писать, даже думать об этом он не мог. Володя даже не представлял себе, сколько должно пройти лет, чтобы он смог написать о своем опыте в тюрьме без испепеляющих душевных мук. И вот теперь разговор с Петренко разбередил в его душе старые, уже зарубцевавшиеся раны.

В квартире было удивительно тихо. Соседи Сосновского по коммуналке, в основном рабочие люди, всегда рано ложились спать – на работу они вставали чуть свет. Для Володи же с давних времен привычка подниматься по утрам рано всегда была плебейской – она словно подчеркивала низкое социальное происхождение человека, его приспособляемость и угодничество перед обстоятельствами. Сам он поздно ложился и поздно вставал, и не раз ссорился с Ларисой по поводу того, что опаздывал на планерки в редакции и поздно приходил на работу.

Но ночь была его временем. Укрывая в своих мягких, но при этом жестких объятиях, она словно убаюкивала его душу. И он замирал – чувствуя, что сейчас жизненная мудрость переплетается с радостью творчества так тесно, что в этих переплетениях он не разберется и сам.

Ночь была его счастьем, его благодатным бальзамом. А потому именно в это время Сосновский мог совершить путешествие в прошлое – к своим тогда кровавым, но уже, к счастью, зажившим ранам.

Подбросив еще дров в печку, он опустился на стул и начал вспоминать. Тишина словно настраивала его мысли на особый тон – думать обо всем прошедшем без дрожи.

Самое первое, что пришло ему в голову: что в тюрьме его никто не обижал. Но ни с кем он и не общался близко. Будучи замкнутым, закрытым человеком, Сосновский в жизни непросто сходился с людьми. Ну а в тюрьме замкнулся совсем, держался холодно, отстраненно, впрочем, вежливо.