Катализ. Роман

И он протянул руку и взялся за край скафандра, теплый, мягкий, но в этот момент напомнивший вдруг кожуру апельсина. Может быть, потому, что серебристая оболочка так же легко и приятно счищалась — именно счищалась, а не снималась — с аппетитного, как спелый фрукт, тела Крошки Ли. У Женьки даже мелькнула нелепая мысль, что скафандры эти только так и снимаются. Как они в таком случае одеваются, подумать он не успел. Думать было уже некогда. Думать было невозможно. Три чувства затопили все — восторг, страсть и растерянность. Она стояла обнаженная в полумраке среди отсвечивающих металлом клочьев на полу, и серебристые звездочки плясали в ее черных глазах, а губы шептали ему ласковые слова. А он не знал, не помнил, не понимал, что должен делать. Ох, с каким наслаждением он разорвал бы свою одежду, но ни шерсть свитера, ни красный полиэстр брюк были ему не по зубам, и он стал просто яростно сдергивать с себя один за другим все эти ненавистные покровы…

…И потом он оказался очень плох. Он знал это точно, знал наверняка, и все-таки Крошке Ли непостижимым образом удавалось соответствовать каждому движению его, каждому мимолетному чувству, и он видел, он знал, он ощущал, что ей было тоже хорошо с ним. И от этого оставалось странное двойственное впечатление, словно тебя ведут за руку, все время ведут, но ведут именно так, как ты сам того хочешь.

И он вдруг вспомнил, как однажды — из чисто дружеских побуждений — с ним провел бой чемпион Европы Юрий П. Превосходство Юрия было колоссальным. Женька знал это, но не чувствовал совершенно. Если он вдруг раскрывался, Юрий не бил, а лишь обозначал удар, и Женька запоминал ошибку, но оставался уверен, что в последний момент все-таки сам, именно сам, сумел уйти от удара. А ударные комбинации Женьки Юрий подчеркивал, легонько, едва заметно подыгрывая ему и смачно натыкаясь на хлесткий джеб или быстрый и точный хук. И все это дарило изумительное ощущение собственной силы и мастерства, но где-то в глубине сознания горьковатым привкусом обиды, не переставая, сочилась мысль: «Обман, обман, обман…»

Что-то подобное было и теперь. Ли до такой степени совершенно владела своим телом, что мастерства ее с лихвой хватало на них обоих. И это было прекрасно. Это было восхитительно. И это же было обидно. «Обман, обман», — стучало в мозгу. Но не хотелось верить. И он придумал для себя другое объяснение: «Она любит меня. Она меня любит!» И он повторял эти слова вновь, вновь и вновь…

11

Они лежали утомленные, не одеваясь, лень было даже встать и пойти в душ.

В голове у Женьки внезапно с удивительной четкостью проступили вопросы. Вопросов было много, и Женька выбрал главный:

— А где ребята?

— Чернов спит в соседней комнате, а Эдик и Цанев в разных номерах с женщинами. Любомиру я сама подобрала подружку.

Некоторое время Женька переваривал эту информацию. Потом спросил:

— Так значит, ты уже разговаривала с ними?

— Разговаривала! — хмыкнула Ли. — Вы все укушались в сосиску, задавали массу совершенно идиотских вопросов. Особенно Цанев.

— А я?

— Да и ты что-то вякал.

Женьке стало совестно. Ничего себе, гости из прошлого!

— Слушай, Крошка, мы же были нужны тебе для чего-то. Так?

— Так. Вы мне и сейчас нужны.

— Зачем?

Она помолчала.

— Ты не поймешь, если я просто отвечу. Тут надо начинать с азов.

— Ну так и начинай с азов.

— Я думаю, — сказала Ли. — Я думаю, как начать. Это очень сложно, зайчик.

— Почему зайчик?

— Не знаю. По-моему, ты похож на зайчика.

— Ради Бога. Хоть на крокодильчика. Только расскажи мне, как вы тут дошли до жизни такой.

— Погоди, — Ли вдруг помрачнела. — Это очень долгая история. У нас может не хватить времени.

— А мы куда-то спешим? — удивился Женька.

— Нет, но я боюсь, что очень скоро нас поторопят.

— Кто?

— Кто? — она призадумалась на мгновение. — Люди Кротова.

Женька не знал, кто такой Кротов, хотя где-то и, кажется, даже не раз уже слышал это имя, но от этой новости пахнуло родным и знакомым духом двадцатого века. Придут, скрутят, доставят пред светлые очи большого начальника, допросят по форме, может быть, даже будут бить. Но все это, в сущности, не страшно. Потому что понятно. Потому что знакомо. А по-настоящему страшна только холодная жуть неведомого и, быть может, непостижимого, с которым здесь им пришлось столкнуться лицом к лицу.

— Кротов — это ваш… — Женька замялся, — хозяин?

— Н-ну, в каком-то смысле. Игнатий Кротов — председатель партии зеленых.

— А партия зеленых — это правящая партия?

— Да. То есть, нет. Погоди. Это дурацкий вопрос. Ты меня сбиваешь. Я хотела что-то сказать. Да!