Катализ. Роман

— Вы лжете, Брусилов. Но вы хоть понимаете, какой опасности подвергаете все человечество?

— Да, — сказал я.

— Брусилов, вы дурак! — горячился Папа Монзано. — Вы же только что сказали, что у вас нет сообщников.

— Да, — сказал я.

— Так в чем же опасность?

— Во мне.

— Бросьте. Здесь вы не опасны.

— Перестреляете, как бешеных собак?

— Прекратите, Брусилов. Отсюда нельзя выйти.

— Выйти можно откуда угодно. Пансионат охраняют люди. Представьте, кого-нибудь из вашей охраны совратит моя жена. И этот стерильный, этот заразный там, за кордоном пойдет по бабам. Не остановите вы его. Апокалипсис.

— Смешно, Брусилов. Ваши фантазии на уровне бульварного романа.

— А как насчет ампулы с вакциной, переправляемой в виде сибра? Это вы предусмотрели?

— Прекратите меня учить, Брусилов! — рассердился Папа Монзано. — Мы все предусмотрели.

И ведь они действительно предусмотрели все. Каждому проверили кровь. Внутренние передвижения по Пансионату ограничили предельно. Все следили за всеми. И тем не менее каждый день кровь проверяли снова и снова. Для связи с внешним миром использовался теперь только один вертолет, и охрана ежедневно перетряхивала его с особой тщательностью. У вылетающих брали кровь перед самой посадкой и тогда же делали рентген. И это лишь то, о чем мы знали, хотя вообще-то нас, шестерку стерильных, полностью изолировали от всех.

В Пансионате сделалось противно. Не стало игр, прогулок, дискуссий. Осталась только работа, да и то не у всех. И еще пьянство. Это — у всех. Кому хотелось, конечно. А хотелось многим. Появились даже наркоманы. Душно сделалось в Пансионате. И никто не знал, чем и когда это кончится. Даже Папа Монзано не знал. Каждый день меня доставляли к нему в кабинет, и он убеждал, убеждал, убеждал меня отказаться от Условия.

Тошнехонько было нам всем в те дни. Ох, как тошнехонько! «Вот уж действительно конец света», — шутил Угрюмый.

А потом все кончилось.

ИСХОД

Мы пока еще дети. Пора расстаться с детством… Наступила иная пора — эра зрелости человека. И открыть ее довелось нам.

Ж. Клейн

Утром, ни свет ни заря, позвонил по видео Папа Монзано и, обращаясь только ко мне, сказал:

— Брусилов, зайдите минут через двадцать. Без свиты.

Я обиделся. И еще мне хотелось спать. И еще — совершенно не тянуло на серьезные разговоры.

— Я — Бог, — ответствовал я. — Отныне я един в четырех лицах и, как Вы изволили выразиться, без свиты прийти не могу.

— Брусилов, не валяйте дурака, — только и сказал Папа Монзано.

А когда я вошел к нему в кабинет, там уже сидели двое, и оба были мне не знакомы. Один — в генеральском мундире, немолодой и краснолицый. Второй — лет сорока, среднего роста, среднего сложения, в сером костюме и с очень бесцветным, на удивление незапоминающимся лицом. Ни тот, ни другой мне не представились. Папа Монзано указал на кресло. И тогда, демонстрируя полное безразличие к этому сборищу, я сел, вынув из кармана сибр-миниморум, поставил его на стул, вырастил до весьма приличных размеров, подкармливая журналами со столика, извлек чашку кофе и сэндвич и невозмутимо принялся за свой завтрак. Ни один из присутствующих даже ухом не повел, и это, признаться, не могло не вызвать уважения.

Оказалось, ждали еще троих: слегка знакомых мне профессора-юриста, академика-психолога и, наконец, Угрюмова.

— Начнем? — спросил Папа Монзано, когда они вошли и молча сели.

Бесцветный кивнул. И Папа Монзано сообщил одновременно просто и торжественно:

— Дело в том, Брусилов, что наш институт завершил первый и, наверно, самый важный этап работы. Вчера мы были с докладом в ЦК. Так вот, Брусилов, принято решение об организации в самое ближайшее время многосторонней встречи на высшем уровне. И Ваше участие в этой встрече будет необходимо. Поэтому сегодня вечером нас с вами, то есть меня, вас четверых и Ивана Евгеньевича вызывают наверх на предмет выработки общей программы действий…

Он еще продолжал говорить, а мне уже ударила в голову кровь и стучала теперь в висках радостными молоточками. «Свершилось, — думал я. — Наша взяла. Принято Условие Брусилова!» Конечно, вызов наверх мог означать что угодно, но международная встреча!.. Это нельзя было интерпретировать двояко. Условие Брусилова принято!

А это значит: мы победили.

А это значит: все будем счастливы.

А это значит: конец войнам, конец голоду, конец деньгам.

А это значит: сибр — именно то, что я и придумал, а не диверсия галактического разума, не происки дьявола и не социальная бомба замедленного действия. По крайней мере, это значит, что именно так считает абсолютное большинство ученых Пансионата. Иначе никто бы никогда бы не принял моего условия.