Каталог катастрофы

Собрание Аненербе защищено, наверное, самыми мощными печатями и амулетами, какие только можно вообразить, – никому из его хранителей не хочется, чтобы какие-нибудь психи или неонацисты заполучили одну из находящихся здесь заряженных реликвий.

– Как скажете, – спокойно говорит она, но потом ее бровь чуть взлетает. – Сладких снов.

– А что именно мы ищем? – спрашивает Мо.

– Ну, для начала…

Я хлопаю в ладоши. Перед нами – коридор с пронумерованными комнатами по обеим сторонам. Пустой и хорошо освещенный, как лаборатория, из которой все сотрудники вышли на обед.

– Символы, нарисованные на стене дома в Санта-Крузе. Как думаешь, сможешь их узнать, если снова увидишь?

– Узнать? Я… наверное, – медленно произносит она. – Не хочу ничего обещать. Я тогда чуть с ума не сошла и не очень хорошо их рассмотрела.

– Это все равно больше, чем знаю я, а Черная комната нам даже открыточку не прислала. Поэтому мы здесь. Считай, что это опознание некромантии по фотороботу.

Я читаю табличку на ближайшей двери, а затем толчком открываю ее. Свет включается автоматически, и я замираю как вкопанный. Хорошо, что освещение такое яркое, потому что, если бы я увидел это в полумраке, сердце бы остановилось. А так оно просто сжалось.

Сразу за дверью стоит белый чугунный столик: плавные изогнутые линии, витой орнамент. Рядом три стула – тонкие, белые конструкции из распорок и гнутых секций. Я моргаю, потому что с ними что-то не так. Чем-то они мне напоминают картины Гигера и съемочную площадку «Чужого». А потом я понимаю, на что́ смотрю: спинки стульев – из сплетенных позвонков. Сами стулья собраны из резной кости – из берцовых костей мертвецов; орнамент на столике – узор человеческих ребер. Столешница сделана из полированных и подогнанных друг к другу лопаток. А зажигалка…

– Меня сейчас стошнит, – шепчет Мо; она побелела как полотно.

– Туалет в конце коридора, – выдавливаю я и сжимаю зубы.

Мо убегает, а я рассматриваю остальную комнату. «Они правы, – говорит тихий отстраненный голосок в моей голове, – есть вещи, о которых просто нельзя рассказывать широкой общественности». Даже если смотришь на Холокост с расстояния вытянутой руки со старой киноленты, он все равно столь чудовищен, что остался в коллективном бессознательном Запада жутким шрамом неистребимого зла, безумия неслыханных масштабов. Жутко до того, что некоторые даже берутся утверждать, будто ничего такого не было. Но это, это не опишешь словами: это полуночный кошмар глубоко больного разума.

В Освенциме были медицинские лаборатории. Некоторые из тамошних инструментов хранятся здесь. За медблоком прятались другие, более мрачные лаборатории, инструменты оттуда тоже здесь, – те, что не были уничтожены в соответствии с договором о сокращении вооружений.

На стойке за костяным гарнитуром выложены приборы, присоединенные к деревянному сидению с металлическими клипсами для рук и ног – электрический стул; в Аненербе проводили эксперименты по уничтожению человеческих душ, искали способ пролезть в картезианское бутылочное горлышко, чтобы истребить не только тела жертв, но даже информационное эхо их сознания. Только сложности с уничтожением душ в массовом порядке не позволили им заняться этим системно.

За душеедом стоит классическая средневековая «железная дева» – с той лишь разницей, что у заплечных дел мастеров Тридцатилетней войны не было возможности поиграть с алюминиевыми сплавами и гидравликой. Есть тут и другие устройства, созданные, чтобы калечить и убивать, причиняя максимальные страдания: одно из них – что-то среднее между печатным станком и стеклянной дыбой – словно явилось из ночных кошмаров Кафки.

Я понимаю, что они пытались генерировать боль. Они не просто убивали, но старались при этом причинить жертвам столько страданий, сколько может выдержать человеческое тело, выдавливали из них боль, мучили снова и снова, пока не закончится кровавый сок…

Я сижу, но не помню, как тут оказался. У меня кружится голова. Надо мной стоит Мо.

– Боб?

Я закрываю глаза и стараюсь контролировать дыхание.

– Боб?

– Сейчас, минуту, – слышу я собственный голос.

В комнате пахнет старым, мертвым ужасом – и мрачной злостью, словно пыточные инструменты лишь затаились и ждут своего часа. «Погодите, еще не конец», – говорят они. Я вздрагиваю, открываю глаза и пытаюсь встать.

– И этим… пользовались в Аненербе? – хрипло спрашивает Мо.

Я молча киваю, не рискуя полагаться на голос. Говорить я могу только через минуту.

– Секретный комплекс. За медблоком в Освенциме, там они экспериментировали с болью. Это называлось «альгемантия». Они забрали компьютер Цузе, Z-2, знаешь об этом? Якобы его разбомбили Союзники в Берлине. Так сказали самому Цузе, его тогда не было в городе. Но они его забрали… – Я сглатываю. – Он в соседней комнате.

– Компьютер? Не знала, что у них были компьютеры.