Я проснулась в холодной липкой ночной сорочке, с ужасом распахнув глаза в темноту.
На дворе стояло двадцать четвертое декабря 1942 года — католическое Рождество и день, когда мне впервые приснилась покойная мать.
Сон напугал меня не на шутку. Оставшийся час до подъема я молча прожигала взглядом белоснежный потолок с лепниной и размышляла. Думала о том, что мама пыталась забрать к себе Аньку — дурной знак. Возможно, это было глупо, но могло означать, что сестра была жива и как никогда нуждалась в моей помощи.
Меня трясло под одеялом, но вовсе не от того, что за окном было плюс три градуса и дом скудно отапливался. Челюсть дрожала, в ладонях скопился пот, а конечности превратились в настоящие ледышки. Сон с участием матери, впрочем, как и бабки Аглаи, давал мне мысленный пинок. Эти сны служили мне безжалостным напоминанием мне о том, что была Анька совсем одна, она была напугана и нуждалась во мне. Страшно было представить, через что она прошла за десять месяцев нашего пребывания во вражеской стране…
— Гертруда обмолвилась, що фрау на обед приказала подать всем айнтопф — рождественский мясной суп, а еще сладкие булочки с корицей! — восторженно воскликнула Ольга, подперев рукой щеку с мечтательным видом.
— Ти про самое главное забула, — усмехнулась Тата, отхлебнув чай со струящимся паром. — На ужин Гертруда состряпает традиционный немецкий пирог… ой, кажется штоллене называется. Пирог из дрожжевого теста с изюмом, украшенный сахарной глазурью. Правда здорово? Эх, соскучилась я за сдобными пирогами…
— Сегодня потребуется наша помощь на кухне? — невзначай поинтересовалась Ася.
— Естественно! Ведь сегодня на рождественский ужин приедет Сашка! — радостно воскликнула Лëлька, томно улыбаясь.
При первом упоминании офицера Мюллера, я вдруг вскинула взгляд в сторону довольной Оли. Он не навещал фрау Шульц и Артура больше двух недель, это означало, что вечером у меня появится шанс подробнее расспросить его про болезнь мальчика и что ему угрожает, а также осторожно спросить про прачечную, где работает Анька. После размышлений я мысленно улыбнулась. Вдруг Мюллер в честь Рождества сжалится надо мной и выложит все как на духу?.. Ведь не спроста же он знает русский… Грех было не воспользоваться этим.
— А тебе паночка прям так и отчиталась, що Сашка твой наведается? — с издевкой спросила Танька, и ребята поддержали ее коротким смешком.
— Она же сказала, що гости приедут, а кто еще самый близкий у наших панов, а? — в ответ съязвила Оля.
— По-моему, тот Кристоф, що к Амальке нашей сватается, скоро будет самым близким из всех гостей, — с ноткой интриги проговорила Таня.
— Жаль мени ее… — со вздохом сожаления произнес Николай, понуро ковыряясь в тарелке с кашей. — Не любить вона його… а он ее не достоин!
— А кто ее достоин? Ти чи що, Колька? — усмехнулась Лёлька. — Даже и не мечтай, ти для нее раб обыкновенный.
— А я и не!.. Я и не мечтаю! — по-детски возмутился Коля. — Просто несправедливо це замиж без любови виходити!
— Не нам их судить, свои у них обычаи и правила, — отозвался Иван и тут же вскинул светло-голубые глаза в мою сторону. — Катька, не хочешь сегодня вечером по саду прогуляться?
— Да, давай, — я слегка улыбнулась и беззаботно пожала плечами. — Мы сегодня с Артуром наряжаем елку в гостиной после обеда. Как нарядим, можно прогуляться по саду… если фрау будет не против.
Оля и Таня обменялись подозрительными взглядами.
— Що-то вы вдвоем часто пропадать стали, — усмехнулась Лëлька. — То Ванька вдруг срывается Катрусе допомагати, то Катруся вызывается на допомогу в поле… Ничего не хотите нам рассказать?
— Мы просто хотим прогуляться по саду. Разве это запрещено? — спросил Ваня, с вызовом вздернув бровь. — Или ти во всем шукаэшь любовний пидтекст?