Лицо здоровяка пошло красными пятнами, он крутнул желваки на скулах, но требование выполнил. Крутов забрал у него трубку, поднес к уху.
— Григорьев слушает, — раздался в трубке голос бензинового короля.
— Добрый день, Вениамин Витальевич, — приветливо сказал Крутов. — Я тут беседую с одним из ваших мускулистых мальчиков, Кислярский его фамилия, так он мне рассказывает удивительные истории. Якобы вы заставили его следить за мной, а если получится, то и постращать. Это правда?
Молчание в трубке, затем тихий невыразительный голос:
— Извините, Егор Лукич, мои парни просто перестарались. Больше этого не повторится.
— Да уж, вы уж прикажите им не понимать ваши приказания буквально, не ровен час, покалечатся или заболеют… желудком. Говорят, свинцовый горох очень плохо переваривается, знаете ли.
Крутов выключил телефон, сунул Кислярскому, открыл дверцу.
— Начальство дает отбой. Забирай своего коллегу и лети к шефу за медалями.
— Ты не представляешь, с кем свя… — начал помощник Григорьева и умолк, отдернул голову, увидев перед собой, в сантиметре от лица, сузившиеся, похолодевшие глаза Крутова.
— Это ты не представляешь, с кем связался, парень, — сказал Егор проникновенным тоном. — Хочешь жить — держись от меня подальше.
Когда Кислярский опомнился, его подопечного уже не было в машине. Подошедший водитель «Порше» с удивлением глянул на бледное лицо напарника.
— Ты чего, Кистень?
— Поехали, — буркнул Кислярский, отворачиваясь.
— Куда? А как же этот гребаный полковник? В зале его нет.
— Поехали к шефу.
Водитель завел мотор, и «Порше» выехал из ряда припаркованных у таверны автомобилей. «Рено» Крутова здесь уже не было.
Домой Егор сразу не поехал, решил сначала поговорить с Петром Качалиным о его предложении работать в УВД. В сложившихся обстоятельствах это было, видимо, лучшим выходом из положения. Сунув «беретту» в карман кожаной куртки, он выехал на улицу Островского, свернул к площади Рылеева и остановился у двухэтажного здания ветлужского Управления внутренних дел.
Петр Парамонович Качалин, начальник управления, был на месте и гостю не то чтобы обрадовался, но встретил по-дружески, как близкого родственника.
— Какими судьбами, Егор? — усадил он Крутова за стол, жестом показав помощнику принести кофе. — Что-нибудь случилось?
Егор коротко рассказал о своем увольнении и смущенно глянул на открытое, обветренное, каменно-неподвижное лицо полковника милиции.
— Вот теперь думаю, не зря ли я отказался от вашего предложения пойти в замы?
О том, что за ним приклеили «хвост» прихлебатели Быченко, он решил пока не говорить, дело казалось не стоящим выеденного яйца.
— Да, интересная петрушка получается, — сказал Качалин. — Не иначе снова работа господина Быченко, его холуев. Связи у него аж до Москвы тянутся, что хочешь организует и кого хочешь купит. Чего ему от тебя надо, хотелось бы знать?
— Еще одного холуя хочет заполучить, — улыбнулся Егор.
Помощник принес чашки с кофе, пряники и сыр.
— Может, напрасно сопротивляешься? Платить он будет раз в десять больше, чем могу предложить я. — Качалин взял чашку, ломтик сыра, глянул исподлобья на затвердевшее лицо гостя и усмехнулся. — Пошутил. Но если он задался целью завербовать тебя во что бы то ни стало, то будет наращивать давление до тех пор, пока ты не сдашься. Знаешь пословицу: тот, кто тебя обидел, никогда тебе этого не простит. Если надумал идти в милицию всерьез, я буду только рад. Во всяком случае, это снимет остроту ситуации и снизит уровень притязаний Быченко. Но гарантий дать не могу.
— Тогда дайте мне возможность все взвесить. Если бы у меня был миллион долларов, я, конечно, нашел бы себе другое применение, а так как его нет, придется работать.
— Есть анекдот на эту тему, — хмыкнул Петр Парамонович. — Встречаются двое «новых русских». «Послушай, если бы у тебя был миллион долларов, что бы ты сделал?» — «Как что? Раздал бы долги!» — «А остальные?» — «А остальные подождут».
Крутов знал этот старый анекдот, но заставил себя рассмеяться.
— Лихо! Однако «новые русские» могут позволить себе долги, а я нет. Ну что ж, спасибо за прием. Значит, я могу на вас рассчитывать?
— Всегда, — просто сказал Качалин, вкладывая в это слово больше смысла, чем можно было судить по ситуации.