Катарское сокровище (СИ)

Прикрыв глаза под мягкое журчание голоса своего напарника, брат Гальярд вдруг на пару ударов сердца провалился в темный сон. Вздрогнув, поднял веки — нет, прошло всего ничего, брат Франсуа даже не закончил речи; но в глазах еще стояли лица людей — лица с прошлых его процессов. Правые и виноватые. Всех имен не запомнишь, имена хранят реестры. А лица — пока еще хранит память. Закоренелые еретики и хитрые доносчики, желающие спасти свою шкуру, подставляя друг друга под розги. Бедные запуганные католики, и католики не запуганные и не бедные, и просто дураки, и чересчур умные лгуны… Все людские грехи в «неделю милосердия» выходят на свет так ярко, как проступает кровь на белой одежде. Здесь и зависть, и алчность, и гнев об руку с трусостью, и гордыня ереси — воистину старшая и чернейшая из дочерей гордыни дьявольской. Без брата Рожера, а потом без брата Ренаута, без настоящих помощников, Гальярд бы никогда не выдержал, под конец совсем разучился бы отличать правду ото лжи, заболел бы мизантропией, а то и просто спятил. Мгновенно вернулось ощущение вселенской усталости: на третьи сутки почти без сна ему, помнится, казалось, что он выслушивает бесконечную исповедь одного и того же грешника, все возвращающегося, не изгоняемого, на разные голоса говорящего снова и снова об одном… Будучи молодым монахом — да, как раз ровесником брата Аймера — Гальярд страстно желал приказа, который бросил бы его в самое сердце битвы со злом. Со злом, имя которому — ересь, искажение веры, оскорбление Бога и смерть человекам. Зло воображалось ему подобным древнему змею с витражей, которого разит своим копьем молниеликий Михаил. Да, чудовище многоглаво и безжалостно; да, силы его превосходят любые человеческие — но если стоять против него без устали и без страха, Господь может снизойти хотя бы к тому, что боец сделал все возможное…

Теперь же зло казалось ему бесформенным, как сабартесский туман, сходящий ниоткуда или даже испаряемый самой землей; разить туман копьем по меньшей мере бесполезно… Брат Гальярд, желавший в гордыне своей сражаться с древним змеем, был поставлен Господом на нескончаемую работу — давить тьмы тем белесых полупрозрачных вшей. Змей рассыпался на миллионы блох, а в процессе давки они еще норовили заразить собой одежду и волосы самого давителя. Неразличимый дьявол, первородный грех.

И ведь самое-то поучительное, что никак не скажешь Господу — мол, этого места я у Тебя не просил. Просил, и еще как, особенно после смерти отца Гильема Арнаута — ночи простаивал на молитве, желая занять в рядах место своего наставника, погибшего рыцаря веры; пожинай, брат, плоды собственных молитв. А теперь оказывается, учение Божие похоже на наставление новициев: сперва научись послушанию, а потом уж все остальное. Вот есть на свете два человека, два Божьих слуги: один из них много бы дал, чтобы лишиться работы инквизитора, выматывающей его тело и душу — однако никто его от должности освобождать не собирается. Другой же человек, похоже, много бы отдал, чтобы оказаться на этом месте — тот самый человек, что сейчас добрым и увещающим голосом говорит с амвона; однако именно ему в подобной радости почему-то отказано…

Насколько брат Франсуа не подходит ему в напарники, Гальярду было дано убедиться очень скоро. А именно — почти сразу после мессы, когда оба инквизитора со своими помощниками засели наконец в главной зале неуютного Мон-Марсельского замка, ожидая, как водится, первых покаянников. Опыт Гальярда показывал, что более всего людей приходит именно в первый и в последний дни назначенной недели; первым делом являются те, кто менее всего виноват, а последними — те, кому есть чего бояться. То есть настоящие еретики и их родственники.

По неизвестной причине брат Гальярд ожидал появления давешнего юноши из церкви — того, с затравленным взглядом. Однако первым появился вовсе не мальчик, но пышная женщина в камленовой накидке с синим исподом. Неплохо принарядилась на мессу деревенская матрона.

Звали важную женщину тоже очень важно — на Брюниссанда. Приставочка на, то бишь домна, «госпожа», принадлежала ей, как выяснилось, не по праву рождения, но лишь по причине уважения, вызываемого ее персоной у односельчан и особенно — у односельчанок. На Брюниссанда была одной из самых богатых хозяек в Мон-Марселе, и особенно удивляло ее крепкое хозяйство в сочетании со вдовским положением. Пышная матрона, пришедшая в сопровождении трех взрослых сыновей, держалась отнюдь не как угнетенная вдовица вроде той, которую посетил пророк Илия. Брату Гальярду приходилось в жизни встречаться с подобными ей — властительницами в своих домах, поместными королевами — и с самого детства они вызывали у него боязливое уважение.