Катарское сокровище (СИ)

Гильеметта уже поняла, что напрасно сболтнула; реши она с самого начала все подряд отрицать и не давай волю чувствам — продержалась бы дольше. Гальярд читал ее, как Аймерову «минуту»: теперь она, поведя бровями и поджав губы, избирала другую тактику — «изворачиваться и уходить». Надолго ли ее хватит…

— Так и что же? Подтверждаю. Ничего нет странного, когда в лес с корзиной ходят. Улиток собирать после дождя по скалам, например — у нас улитки крупные, белые. А всякой старой… трактирщице я вовсе не обязана отвечать, куда и зачем пошла! Она ко мне не приставлена нянькой, я ее и отшить вправе. Грех невеликий.

— Улиток, вы говорите? — брат Гальярд задумчиво перебрал несколько документов. — Странно. На Брюниссанда говорит, что разговор состоялся не иначе как этой зимой, незадолго до Рождества. Неужели здешние улитки настолько хороши, что не боятся даже мороза?

Все страсти молодой женщины тут же отражались на лице ее, изменчивом, как сабартесское весеннее небо. Гордыня сменялась страхом, таким неприкрытым, что Гильеметта больше не казалась столь уж красивой.

— Так я точно не помню… давно было… Ну, значит, не за улитками шла, за чем другим… За травой для кроликов…

— Зимой?

— За сухой травой. Посыпать кроликам в загоне…

— Разве вы кроликов держите? Во всей деревне, сдается мне, они есть только у байля и у на Брюниссанды.

Гильеметта будто бы увидела лазейку в его словах.

— Да-да, вот сейчас припомнила как есть. Байлева жена, Виллана, попросила… или из ее невесток кто-то… для крольчатни сухой травки принести. Мы с Пейре оставляли у них свиные ноги коптить, у них печь хорошая, а я вот в уплату…

— Дочь моя, — брат Гальярд устало захлопнул папку с протоколами. — Довольно вам лгать и путаться. Какая трава? За травой любая разумная женщина пошла бы на выгон, а не в лес, где сплошной сухой бурелом и колючки, а каждую травинку надо из-под снега выкапывать. Ведь снег в ваших краях лежит в лесах и в скалах, только на открытых местах стаивает под солнцем. Зима у вас, насколько я знаю, была снежная.

Бедная Гильеметта. Совершенно не созданная для катарской изворотливой жизни, в очередной раз запуталась и решила идти напролом. То есть гордо молчать, как, должно быть, вдохновлял ее растреклятый духовный отец. Сколько ж ей лет, невольно подумал брат Гальярд — ведь наверняка не больше двадцати…

— Я ничего не помню и ничего подтверждать не намерена! — злосчастная Пастушка застыла, вздернув подбородок и скрестив руки на высокой груди. Платье ее, простое и темное, однако ж было сшито не как мешковатая катарская ряса — а изящно, с клиньями по бокам, и фигуру обрисовывало, как каменная драпировка на статуе.

— Ничего не подтверждать у вас уже не получится. Вы только что подтвердили, что ходили в лес с корзинами, даже и по зимнему времени. Теперь осталось только объяснить, что именно и зачем вы носили в лес. Иначе нам останется думать, исходя из показаний, что вы снабжали едой и одеждой скрывающегося там еретика…

— Не знаю никаких еретиков! Ходила, не ходила — не помню!

— Вы хотите, чтобы мы вас посадили в замковый подвал, пока не вспомните? — неожиданно встрял брат Франсуа, забыв заменить медовый голос на более жесткий, приличествующий таким суровым обетованиям. Гильеметта побледнела, обхватила пальцами предплечья.

— Куда хотите, сажайте, хоть мучайте — я слышала, слышала, как вы людей водой и огнем пытаете! — а все равно я ни в чем не виновата и… признаваться ни в чем не стану…

Гальярд, стараясь не смотреть в сторону напарника — взгляд получился бы слишком уж не братский — поспешил перехватить инициативу.

— Успокойтесь, мой собрат неверно выразился. Никто не намерен вас задерживать, пока к тому не найдется непреложных поводов. Думаю, разобраться, где тут правда, а где ложь, нам поможет очная ставка. Вы готовы встретиться лицом к лицу с одним из свидетелей, дававших показания относительно вас?

Гильеметта, с красными пятнами на щеках, нашла в себе силы горделиво рассмеяться.

— Сколько хотите. Будто у меня есть выбор! Это с Брюниссандой, жирной гадиной, что ли, встретиться? Зовите! Буду счастлива ей в глаза плюнуть за подлую ложь… доносчице!..

— Присядьте, — таким командным тоном сказал Гальярд, что она мгновенно послушалась. Сидела прямая, будто палку проглотила. Люсьен взирал на нее с нескрываемым сочувствием — да кому он не сочувствовал, святой юноша! — но даже у него лицо несколько вытянулось, когда дверь приоткрылась — «Да, Ролан, впускайте свидетеля» — и на пороге инквизиционной залы возник не кто иной, как Пейре, собственный Гильеметтин супруг.

Небольшой черный мужичонка, в котором сразу была заметна мавританская кровь — отсюда, должно быть, и семейное прозвище — прошествовал к столу Гальярда с небывалой решительностью. Усы его гневно топорщились, даже ходили вверх-вниз. Жена, приживая руки к груди, смотрела на него огромными глазами. Аймер использовал мгновение тишины, чтобы вытянуть из стопки чистый лист.