Катастрофа

Он вроде бы подтрунивал над Сирье, из-под приспущенных век мерил ее насмешливым, полным превосходства взглядом; но Сирье видела, как медленно стынет его лицо, как едва заметно начинает подергиваться нижнее правое веко… И от этого взгляда Сирье пришла в замешательство.

Сделав неожиданный прыжок, Олев схватил Сирье в охапку и повалил ее на диван.

— Ну, кусай, если хочешь, — сказал он, тяжело дыша, и так сильно сжал девушку, что она едва смогла перевести дух.

Сирье расслабилась.

— Дай мне спички, — сказала она тихим сдавленным голосом; теперь Олев обязан был дать ей спички, потому что иначе — иначе не было бы больше ничего.

Но Олев не дал, наоборот, он взял из рук Сирье пачку сигарет и, все еще не отпуская ее, закурил сам.

— Ты же не куришь, — удивилась Сирье.

— А я и не курю, я пробую.

Он продолжал держать Сирье на коленях и время от времени совал ей в рот сигарету. Комнату заливал мягкий полумрак, который бывает, когда солнце светит сквозь ситцевые занавески. Занавески были задернуты не совсем плотно, и в черную топку камина — на его пол — падало яркое пятно.

— Фу, — сказал наконец Олев, вздрогнув, — здесь такая холодина, давай лучше вернемся!

Они снова побрели по сугробам. Солнце заходило. На открытом месте между дачей и домиком лесника снег на солнце подтаял и стал рыхлым, теперь на нем появилась ледяная корка. Она хрустела под ногами, когда они не попадали в свои прежние следы.

— Взглянем на море, — предложил Олев и поехал вперед, в сторону Кейла-Йоа, где шоссе, резко сворачивая, поднималось на береговой откос.

Перед ними лежало открытое пространство: местами снег, местами пожухлая трава, изредка можжевельники. Море было сразу под крутым обрывом. У берега образовались ледяные торосы, но дальше виднелась чистая вода. Солнце заходило. Небо, красноватое и лилово-серое, казалось каким-то холодным; на море лежал сиреневый отсвет.

Сирье, понурившись, стояла рядом с Олевом, она засунула руки глубоко в карманы пальто, сжала в кулак застывшие, онемевшие в варежках пальцы; но Олев как будто забыл обо всем на свете и стоял, выставив вперед ногу, словно намереваясь шагнуть, взгляд его был устремлен вправо, к горизонту, где за заливами можно было угадать зарево Таллина.

— Эта Эстония ничтожно мала… — произнес он неожиданно, — и быть здесь министром не больно велика честь… Хотя, впрочем, это ничего не значит, — добавил он, — важно само продвижение вперед…

— Гм, — пробурчала Сирье, она не знала, что ответить на это; она даже не поняла, ей ли предназначены слова Олева — тот говорил вроде бы больше сам с собой.

— Сирье, — произнес вдруг Олев, касаясь ее плеча.

Сирье повернулась к нему, но он снова как-будто забыл о ней и принялся шагать взад-вперед вдоль обрыва.

Сирье все это казалось странным: и то, как они неподвижно сидели в насквозь промерзшей даче, и это хождение взад-вперед, размеренным шагом… Олев что-то задумал. Может быть, он вынашивал эти мысли еще с декабря, когда они случайно встретились на улице Виру, а теперь здесь, на берегу обрыва, решил привести их в исполнение. Почему именно здесь, на этом крутом обрыве? Он что, задумал столкнуть Сирье вниз — в отместку за Аояна и вообще за все? Чего же он тогда тянет?

Но, может быть, он и не станет ее сам сталкивать, а только скажет: «Ты не сто́ишь того, чтобы жить. Тебе не остается ничего иного, как прыгнуть вниз!» — И сурово посмотрит на Сирье.

Прыгнет ли она? Да, ей так холодно: она уже ничего не чувствует и ни о чем не думает; она сделает именно то, что велит ей Олев, — сядет в машину, пойдет за Олевом куда угодно, как крысы в реку за флейтистом, превратится на этом самом месте в ледышку… Проще всего было бы не думая ступить вниз, с засунутыми в карманы пальто руками…

— Давай поженимся? — сказал Олев, неожиданно останавливаясь перед Сирье.

Сирье молча уставилась на него.

— Да нет, зачем?! — спросила она наконец испуганно, еле слышно, будто просыпаясь.

Олев пожал плечами, отвернулся; он встал боком к Сирье и принялся указательным пальцем соскребывать лед с бокового стекла автомашины. По его лицу пробежала усмешка — какая-то презрительная, злая или раздраженная.

— Нет-нет, — забормотала Сирье, ее вдруг охватил панический страх. — Давай поедем, — умоляла она, теребя Олева за рукав, — пожалуйста, поедем, здесь так холодно!

Олев снова пожал плечами и сел в машину.

Сирье почти желала, чтобы их занесло на повороте. Но Олев вел машину с присущей ему уверенностью. Сирье украдкой поглядывала на его лицо в зеркале. Оно было опять таким же спокойным, как и по дороге сюда.

Что это со мной, отчего я так разволновалась, думала Сирье. Она сидела как на иголках, но Олев больше не обращал на нее внимания.

Они добрались до города, когда уже стемнело.

Олев остановил машину у дома Сирье и, не оборачиваясь, сказал:

— Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, — пробормотала Сирье в ответ и вылезла из машины.

Она опустилась на свою кушетку, как была в пальто, и даже не стала зажигать свет, сидела в темноте и думала: я несчастна.