Катастрофа

Исходя из всего этого, мы можем лучше понять и художественное своеобразие Мари Саат как писателя, развивающегося в русле того направления, которое принято называть молодой эстонской прозой. В стремлении  п о з н а т ь  человека, проникнуть в потаенные стороны его души, выявить то, что мешает ему стать полноценной личностью, Мари Саат идет своим путем. Так, в рассказе «Тайный пудель» она использует прием «анималистической» аллегории. В русской классической и советской литературе мы знаем ряд великолепных произведений такого рода: «Холстомер» Л. Н. Толстого, «Изумруд» А. И. Куприна, «Каштанку» А. П. Чехова, «Прощай, Гульсары» Ч. Айтматова, — в которых глубоко и естественно раскрывается внутренний мир животного, делается попытка взглянуть на людей как бы его глазами. Общим знаменателем всех этих произведений является прочувствованный гуманизм писателей, для которых отношение человека к животному, к живой природе вообще становится одним из определяющих критериев нравственности. Попытка увидеть мир людей глазами пуделя предпринимается и Мари Саат, при этом достигается завидная естественность и психологическая убедительность. Но на самом деле — рассказ этот о  л ю д я х, о том неведомом, что гнездится в душе каждого из нас. Ведь как это, в сущности, человечно — не удовлетворяясь сытым, безбедным существованием, жаждать «запретного плода», тянуться к незнакомому, таинственному, обещающему неизведанные приключения… И далеко не у каждого, увы, обнаружится сразу «готовая» способность увидеть в манящем плохое, порочное, остановиться вовремя, не помчаться, как это сделал бедный пудель, за своим «совратителем» в грозящую гибелью суету большого мира… Даже если нравственный урок «Тайного пуделя» бесхитростно прозрачен, нельзя не оценить умения писательницы обнажать перед нами тайные стороны человеческой души, показывать неосознаваемую порой нами самими притягательность «запретного», опасного, — в противовес ограниченности сытого и скучного безбедного прозябания.

Тема мечты и действительности, столь близкая писательнице, находит новое воплощение в рассказе «В школе». Мечта о волшебном живет в сердце каждого человека, тем более ребенка. Правда, в отличие от взрослого, ребенок готов поверить любой, подчас самой необузданной фантазии, а поверив в ее реальность, проверить, так ли это на самом деле. В этом смысле детская психика — трепетно впечатлительная, еще не испорченная взрослым скепсисом, — отличнейшая «опытная колба» для писателя, стремящегося изучить тайники человеческой души. В рассказе Мари Саат две героини: отличница, пай-девочка Инга и замарашка, непоседа и выдумщица Эстер. Но в упорядоченном, слишком уж стерильно-благочинном мире Инги, где все раз и навсегда четко разложено по полочкам, нет места для фантазии, воображения, выдумки — всего того, чем в изобилии начинена Эстер. Как и пуделю из предыдущего рассказа Мари Саат, Инге скучно в ее положительном мире, она легко дает Эстер увлечь себя за собой — пусть даже фантазии этой девочки кажутся ей, согласно  е е  логике вещей, поначалу абсурдными. И возникает непреодолимое желание проверить — а вдруг все так и есть, как говорит Эстер… Да и сама темная и неблагоустроенная каморка, где проживает школьная техничка со своей дочкой, вдруг обретает в глазах Инги необъяснимую таинственность и притягательность. Как, впрочем, и другие сокрытые от глаз учеников подсобные помещения школы — чердаки, подвалы, котельная… И пусть в итоге фантастический мир Эстер оказывается наивной выдумкой, да и сама Инга не может отделаться от неприятного чувства конфуза, — все-таки что-то сместилось в привычной для Инги шкале ценностей, она увидела, что жизнь посложнее «примерных» схем, которые внушались ей сызмальства.

В «Бутонах роз» тема мечты и действительности оборачивается уже другими, прозаически-житейскими гранями. Жила Катарина с матерью годами в уединенном домике, ничто не нарушало однообразного, размеренного и скучного их существования. Но вот в их дом пришел незнакомый мужчина, оказавшийся, как это выяснилось потом, отцом Катарины. И еще болезнь матери, вскоре сведшая ее в могилу. Отец подарил как-то матери розовые лаковые туфли, красивые и так приятно пахнувшие, что мать сравнила их с бутонами роз… И в глазах девушки эти туфли, которых мать ни разу не решилась надеть при жизни, стали словно бы символом чего-то сказочно-прекрасного, какой-то иной, бесконечно далекой от их повседневных забот и трудов жизни. Настолько прекрасного, что к туфлям и прикоснуться-то боязно… На ноги матери эти туфли надели уже в гробу. Мечта, предмет вожделений, вознесенный фантазией девушки, неожиданно оборачивается печальной реальностью.