Катастрофа

Уважим истину: Ленин был не хуже других, вместе с ним дорвавшихся до власти.

Его собратья по партии были еще более честолюбивы и еще более жадны. Коренные названия городов и улиц, площадей и переулков, фабрик, заводов, библиотек, больниц получали новые имена: Троцкого, Володарского, Урицкого, Бухарина, Зиновьева, Тухачевского, Калинина, Котовского, Ворошилова, Молотова— всех не перечтешь. Даже всякая мелкая шушера, вроде никому не известных «героев революции» — Кухмистерова, Баумана, Сапунова и прочих, увековечивалась «для истории».

Не было еще только «Сталина». Хотя по рангу мог бы, имел полное право. Почему не было? Может, потому, что Иосиф Виссарионович знал себе цену, был умнее и дальновидней Троцких и Зиновьевых.

По правде говоря, не Сталину принадлежит печальная честь называться «отцом массового террора», не он стал родоначальником советского культа «личности».

Когда Сталин говорил, что он — верный ленинец и продолжатель дела Владимира Ильича — это было истинной правдой.

Иосиф Виссарионович с успехом продолжал и творчески развивал кровавое дело Владимира Ильича.

«ЛГУТ ТОЛЬКО ЛАКЕИ»

1

«День моего рождения. 52. И уже не особенно сильно чувствую ужас этого. Стал привыкать, притупился» — это дневниковая запись Ивана Алексеевича. Он ее сделал 23 октября 1922 года 10 октября по старому стилю (22-го по новому) на Дворянской улице в Воронеже Людмила Александровна Бунина, урожденная Чубарова (древнедворянский род!), родила мальчика, которого нарекли хорошим русским именем Иван. Людмила Александровна позже рассказывала, что «Ваня с самого рождения отличался от остальных детей», что уже в его младенчестве знала, что он будет особенным, ибо «ни у кого нет такой тонкой души, как у него».

Мнение матери разделял такой боевой человек, как генерал Сипягин — крестный Ивана. Он важно предрек: да, этот мальчик «будет большим человеком… генералом!».

Мать обладала характером твердым, самоотверженным, но нежным, склонным к грустным предчувствиям. Она была беззаветно предана семье, детям, которых у нее было девять и пятерых из которых она потеряла. Она, как и отец, отличалась добротой и здоровьем.

Впрочем, сходство на этом, кажется, кончалось. Отец днями пропадал на охоте, обладал фантастическим аппетитом (однажды походя съел целый окорок), был привержен застолью и картежным играм, жил не по средствам и промотал все состояние, свое и жены.

Человек богатырской силы, Алексей Николаевич никогда не впадал надолго в уныние, всегда был в движении, до тридцати лет не знал вкуса вина. Ум живой и образный, не переносил логики. «Охотником» участвовал в Крымской кампании, где, по его рассказам, имел и карточные сражения со Львом Николаевичем Толстым. Когда 23-летний Иван Алексеевич посетил в Хамовниках великого писателя, тот сразу же вспомнил его отца. «

Еще малышом Ваня много наслушался от матери и дворовых людей сказок и песен, им он обязан первым познаниям в языке — «нашем богатейшем языке, в котором, благодаря географическим и историческим условиям, слилось и претворилось столько наречий и говоров чуть не со всех концов Руси».

В 1874 году Бунины перебрались из города в деревню — на хутор Бутырки в Елецком уезде Орловской губернии. В воспоминаниях Ивана Алексеевича детские годы тесно связаны с мужицкими избами, с полем. Порой он целыми днями пас скотину со своими сельскими юными друзьями.

Курьезной фигурой был воспитатель Вани — окончивший курс Лазаревского института восточных языков, сын предводителя дворянства Николай Осипович Ромашков. Этот удивительный человек ел исключительно черный хлеб с горчицей, а пил водку. Окружающие поражались такому необыкновенному меню. Он искренне привязался ко всей бунинской семье, к Ване — особенно. Ваня его тоже полюбил и моментально выучился читать (по «Одиссее» Гомера), а в восемь лет написал стихотворение «про каких-то духов в долине».

Несмотря на бессистемное, кое-какое обучение, Ваня на одиннадцатом году поступил в Елецкую гимназию, от которой у него (как и от самого уездного городишки) остались совсем невеселые воспоминания. Слишком резким был переход от забот матери к нелепым гимназическим строгостям и тяжкому быту мещанских и купеческих домов, в которых мальчугану пришлось жить.

Он вернулся в дом, так и не кончив гимназии… Прочитал все книги, хранившиеся в семье. Причем, по собственным воспоминаниям, «виделто, что читал, — впоследствии даже слишком остро, — и это давало какое-то особое наслаждение».

Тут как раз прибыл домой Юлий. Он успел не только с блеском кончить университет, но еще год просидеть в тюрьме по политическим делам.