Катастрофа

«Преследование русских в Болгарии. В ночь с 22 на 23 июня почти все находящиеся в Софии русские были вытащены из кроватей, под вооруженным караулом отведены в участок, где их продержали до утра. Не были пощажены ни больные, ни лица с высоким общественным положением, как, к примеру, профессор Кондаков, ученый с мировой известностью…»

«Визы, каюты и валюты. «Не пожелай себе визы ближнего твоего, ни каюты его, ни валюты его». Так гласит ново-беженская заповедь, ибо слишком много скорби и в визе, и в каюте, и в валюте нашей.

…Бьется человек, старается и права все имеет на какой-нибудь въезд — а визы не получает. И почему — неизвестно.

…Почему выезд из Франции так же затруднен, как въезд в нее?

Я понимаю: Франция очень любит нас, и расстаться ей с нами тяжело. Потому она всячески затрудняет наш выезд, так сказать, отговаривает нас. Это очень любезно. Хозяева так и должны.

…Начинаем хлопотать.

Этот удивительный глагол существует только на русском языке, хлопочут только русские. Иностранец даже не понимает, что это за слово…» Н. Тэффи.

«Фильм из жизни беженцев начала снимать крупная американская фирма. В нее войдут различные сцены из быта русских эмигрантов. Эта картина будет демонстрироваться за границей…»

«Трагедия русских в Литве. Положение русских в Литве трагическое. Министр внутренних дел Драугялис заявил, что ни русского государства, ни русского народа больше не существует».

«Бедствующие в Турции. В Константинополе 45 тысяч русских беженцев. И еще 4500 расселены на Принцевых островах. Русские влачат жалкое существование. Большинство промышляет продажей газет, торговлей вразнос галантереи, переноской тяжестей с пароходов на пристань и т. п. Много русских офицеров служат дворниками, портье и рассыльными… В особо тяжелых условиях находятся женщины. Большинство из них устроились в рестораны и кафе. Многие проституируют, заполняя больницы и лечебницы для венериков. Препятствия к выезду в Сербию, Болгарию, Францию, Англию не дают возможности беженцам рассосаться, обрекая их на медленную голодную смерть».

«Несладко живется русскому эмигранту на чужбине. Изнеможенные, голодные, больные, без денег, без возможности найти работу, без права выбирать местожительство по своему усмотрению, — русские беженцы производят жалкое гнетущее впечатление.

Комиссионные магазины завалены их вещами. Вы увидите здесь на полках все, вплоть до обручальных колец и нательных образков. Продажа таких вещей указывает на голод в буквальном смысле этого слова.

Кроме этой ужасающей нищеты, русский беженец переживает всяческие унижения и оскорбления. Даже женщины не избавлены от них…»

* * *

Бунин, всегда близко к сердцу принимавший чужую беду, не уставал читать эти страшные известия.

Вот и на этот раз, печально поникнув головой, с болью произнес, обращаясь к жене:

— Какой страшный грех взяли на душу те, кто развязал гражданскую войну, кто виноват в беженстве. Эмиграция и беда — понятия неразрывные! Каждый раз убеждаюсь в этой истине, читая эту печальную хронику.

— Но мы, слава Создателю, устроились неплохо…

— Эту нищенскую унизительную жизнь ты одобряешь? «Неплохо…» Хуже собаки только живут.

— Все-таки живем в Париже!

Бунин с досадой поморщился. Ну, как ей объяснить, что «столице мира» он гораздо охотней предпочел бы захолустное Глотово. Ловил бы с попом жирных карасей в пруду, писал стихи, бродил по живописным окрестностям. Поселил бы у себя Юлия. И рад был бы прожить там до окончания своих дней. Да чем Вера виновата, что надо пребывать в чуждом окружении, приютившем его, не обойденного Господом талантами, в бедности, в неизвестности относительно дня завтрашнего, ежедневно, ежечасно ощущать на себе покровительственно-высокомерное отношение французов!

Ничего этого не сказал Иван Алексеевич. Лишь нежно обнял слабые плечи, шутливо поцеловал ее кончик носа:

— Конечно, нам еще повезло! Сейчас, правда, Saison morte — «мертвый сезон»…

— Лоло хорошо назвал его — «сезон морд»!