Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Однажды под вечер, после очередного поражения, я в мрачном состоянии вышел из гостиницы, где мы оба жили. Хотелось развеять свою тоску, побродить вдоль моря. Как нарочно, я на набережной встретил элегантно одетую даму из категории эффектных. Я с ней был немного знаком, что дало право подойти к ней, начать разговор. Непреклонность моей Тамары настолько взбесила меня, что я тут же пригласил эту прелестницу на ужин — в ресторан «Городской сад». Он был излюбленным местом встреч курортного общества.

Я пытался веселиться. Пил много водки и шампанского, танцевали, составили какую-то компанию. Артисты и актриски, журналисты, банкир, певец Мариинского театра, мой старый друг Михаил Вавич, совсем молодой, но уже певший с Шаляпиным Георгий Поземковский — мы в тот вечер гуляли вместе.

— Ну и…

— Да, мой прекрасный Иосиф, вы догадались — утренняя заря застала меня в постели с веселой и легкомысленной знакомой, оказавшейся одесситкой. Но главное — впереди.

В «Городском саду» нас, понятно, многие видели. Тут же начались всяческие пересуды. Я же с новой силой стал волочиться за моей Тамарой. И чудо: она наконец сдалась, как пишут романисты, трепетно пала в мои объятия. Думаю, она по сей день вспоминает тот день — ведь я был ее первый возлюбленный.

Я был на седьмом небе от счастья. Строил планы нашей совместной жизни — девушка оказалась из прекрасной аристократической семьи.

Гуляя по набережной, с нетерпением дожидаясь вечернего часа — свидания с Тамарой, повстречал я мчавшегося на своих рысаках знакомого доктора. Он сделал знак кучеру, остановился и, соскочив с коляски, подошел ко мне:

— Извините, по дружбе я должен разоблачить врачебную тайну. Бог простит меня за несоблюдение врачебной этики, но обстоятельства серьезны. В «Городском саду» видели вас в обществе с некой одесситкой. Так вот, она больна…

Я решил, что небеса низверглись на меня. Коляска умчалась, подняв столб пыли, а я недвижимым остался на месте. Господи, думалось мне, какой я негодяй! Что я сделал с невинной девушкой!

— Застрелиться! — решил я. — Такому подлецу больше ничего не остается делать.

Тут же отправился на вокзал. Ни с кем не попрощавшись, бросив чемоданы в гостинице, я как безумный умчался в Москву, чтобы как-нибудь наспех ликвидировать дела и расчеты с этой бренной юдолью. Представлял ужас родителей и Юлия, удивление друзей, может, даже огорчение никогда не виденных мною моих читателей и почитателей, мысленно сочинял газетные некрологи…

Я счел необходимым все объяснить Юлию. Тот уговорил меня все-таки обратиться к специалистам. Один профессор, другой и третий ни-че-гошеньки у меня не нашли, кроме железного здоровья.

Я недоумевал, но с некрологами решил подождать. Прошло несколько лет. Я связал свою судьбу с Верой, слегка забыл о ялтинской истории. И вот на каком-то званом обеде я увидал того самого доброжелателя доктора. Саркастически улыбаясь, тот подошел ко мне и назидательно пробурчал в свою торчащую лопатой бороду (с той поры ненавижу эти благородные бороды!):

— То-то же, молодой человек-с, это я вас тогда умышленно напугал. Пусть это станет вам уроком. Впредь будете осмотрительнее в выборе знакомств.

Я стоял как немой. Если мне когда-нибудь хотелось кому-либо проломить голову, так это был этот самый доктор.

Его ограниченность не позволяла ему догадаться, чем дурацкая шутка могла окончиться. Да и кто знает, останься я тогда с Тамарой, может, и вся моя жизнь пошла бы иначе.

* * *

Они ушли в дальний дубовый лес. Воздух словно стыл от оглушительной тишины. Только с мягким шуршанием упала на землю обломившаяся сухая веточка.

— Я вчера на ночь перечитывал стихи Тютчева, — произнес Бунин, — и — странное совпадение! — наткнулся на полузабытые строки:

И кто в избытке ощущений,

Когда кипит и стынет кровь,

Не ведал ваших искушений —

Самоубийство и Любовь!

Он прочитал вполголоса, но у Бахраха словно мороз по телу пробежал. Потом добавил:

— Знал что-то старик… какая умница… Нет, Толстой ошибся, говоря, что «умнее Фетушки человека нет». Куда уж тут «Фетушке»…

Порыв ветра пробежал по верхушкам деревьев, немного похолодало.

— Так не хочется возвращаться в дом, так сладостно побыть на природе! — Бунин потянулся. — Не устаю повторять: нет в мироздании ничего прекрасней природы и любви. Они дарят самые высокие и острые ощущения.

Откуда-то снизу, из долины, послышалось пение. Солнце опустилось совсем низко и брызгало разбившимися лучами сквозь могучие деревья, окрашивая верхушку горы нежно-розовым.

Бунин вдруг с живостью произнес:

— Вы, Александр Васильевич, видели у меня книжечку советского писателя Николая Смирнова — «Человек и жена»? Каково название, а? И как точно! Ведь женщина — это существо совершенно отличное от человека, даже ее недостатки — легкомыслие, излишнее любопытство, любовь к праздной болтовне — и то очаровательны. Она, женщина, гораздо ближе к совершенству и к самой природе, чем мы, мужчины. Да и любить она умеет куда чище и нежней, но когда возненавидит…

— Женщина способна ненавидеть сильнее мужчины?