Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Симонов почувствовал облегчение, он предупредил, его совесть теперь была чиста. Желая разрядить обстановку, сказал:

— Но, Иван Алексеевич, интерес к вашему творчеству в СССР велик! За вашими книгами настоящая охота в букинистических магазинах.

— Вот это и жаль — только в антикварных лавках! А я ведь пишу для народа, для русского народа…

— Мне скоро уезжать, Иван Алексеевич! Где устроим мои проводы, в какой ресторан вас пригласить?

— Нет, довольно, — решительно заявил Бунин. — Наоборот, пора мне вас пригласить к себе. — Погрустнел. — Правду сказать, наш быт теперь таков, что и гостя принять нет возможности.

Симонов попросил:

— А давайте, Иван Алексеевич, все сделаем на коллективных началах: ваша территория, мой провиант…

— Пожалуй, — охотно согласился Бунин.

* * *

В те дни в Париже проходила конференция четырех министров союзных держав. Между Парижем и Москвой ежедневно курсировали самолеты. Симонов, расставшись с Буниным, сразу поехал в гостиницу, к советским летчикам. Они как раз летели в Москву, Бунина не читали, но рады были помочь знаменитому Симонову.

— Ребята, держите деньги, выполняйте правительственное задание!

Симонов объяснил им суть дела и дал записку в Москву. Летчики передали записку домашним Константина Михайловича. В Елисеевском магазине (он был тогда коммерческим, торговал по высоким ценам, но зато без карточек) накупили сугубо отечественной снеди: громадных сельдей — залом, черный хлеб, калачей, любительской колбасы и прочего. Все это на второй день было доставлено в Париж, а затем — домой Бунину.

Ивана Алексеевича все это растрогало. Он ел колбасу и приговаривал:

— Да, большевистская колбаска хороша!

Гостями Бунина были Тэффи и понравившийся Симонову Адамович, «один из самых умных литературных людей в эмиграции», как позже он писал. Надежда Александровна вновь пела под гитару, а Симонов читал стихи. Очень душевной была обстановка, вечер прошел как нельзя лучше.

На прощание именитый гость обнялся с классиком, сказал:

— Еще раз, Иван Алексеевич, все обдумайте и примите решение!

— Пожалуй, я свой выбор уже сделал — в феврале двадцатого года! И спасибо вам, мой друг! Лучше тосковать по родине на берегах Сены, чем таскать тачки на родной Колыме.

* * *

Миссия Симонова завершилась — он улетел в Москву.

В своих воспоминаниях (содержащих немало фактических ошибок, но верных по сути — об этом я писал в романе «Холодная осень») Константин Михайлович поведал: «Я уехал из Парижа, когда вопрос о том, захочет ли Бунин получить советский паспорт и поедет ли домой, находился в нерешенном положении. Мысль о поездке его пугала и соблазняла».

Советское посольство Бунин больше не посещал, о желании вернуться в дневнике и письмах не писал.

И еще нечто весьма примечательное: тут же, по отъезде Симонова, Бунин вдруг начал уничтожать какие-то бумаги.

Вера Николаевна не утерпела, спросила:

— Ян, что случилось?

Бунин строго погрозил пальцем:

— Любопытной Варваре… Помнишь, за что ей нос оторвали? За любопытство.

Продолжает — с малой интенсивностью — переписываться с Телешовым, последнее бунинское письмо помечено 15 сентября сорок седьмого года.

В этих письмах он восхищается творчеством А. Твардовского и К. Паустовского, но больше пишет о своей нищей старости да бронхите, об остром малокровии и ужасной одышке. За каждой строкой читается неизбежная мысль о скором «освобождении».

Осенью сорок шестого года Николай Рощин, осведомитель НКВД, уехавший навсегда в СССР, заявил в своем интервью: «Замечательный писатель Иван Бунин тоже собирается в Россию». По Парижу полз злобный шепот: «Предатель!»

Зато в Париж из США приехал старый друг — Мария Самойловна Цетлина. Она была в курсе всех событий и всех разговоров, как говорят профессиональные разведчики — «владела обстановкой».

Не без раздражения она заявила Бунину:

— Раз вы без России жить не можете — уезжайте. Правда, я не уверена, что вы получили бы дворец у Никитских ворот, как ваш друг Пешков, но в Сибирь угодили бы наверняка. Или какие-нибудь «евреи-вредители» (ведь известно, что почти все вредители в СССР — евреи!) насыпали бы вам порошок в кашку. Вредителей, понятно, разоблачили бы, а вас с почестями похоронили на Новодевичьем. — И она в сердцах повернулась к Вере Николаевне, которая смотрела на нее с обожанием: только что гостья преподнесла ей дорогие подарки — несколько платьев, осенние туфли, отличное нижнее белье.

Впрочем, в отношениях с Иваном Алексеевичем трещины у Цетлиной не возникло. Она очень о нем заботилась, предложила организовать подписку денег в его пользу (врачи настаивали на поездке Бунина на юг), но он отказался: «Нет, я стыжусь. К тому же сейчас все русские в Париже живут бедно!»

Иногда с шутливой укоризной спрашивала:

— Говорят, вы много шампанского стали пить? Осторожней, этот напиток для почек не очень хорош. Ну а Симонов как, не записал вас в большевики? Уж вы с ним прямо-таки друзьями стали.